Лев Рубинштейн: Словарный запас

Вот и замельтешили перед нашими глазами пузыри земли вроде некрупного (если сравнивать, например, с Азефом) провокатора Павловского или какого-нибудь еще выдающегося мыслителя современности наподобие Паркера-Кононенко, как по облику, так и по речевым характеристикам больше всего похожего на недоучившегося провинциального гимназиста, исключенного из седьмого класса за посещение веселых домов.

С оппозицией все ясно — проплаченные Соросами и прочими ЦРУ антигосударственные элементы. Государственные же элементы, чьи неподкупные глаза смотрят на нас с телеэкранов, чьи скупые мужественные глаголы жгут сердца людей со страниц свободолюбивых газет, никем не проплачены — дико такое не то чтобы сказать, но и помыслить, держат круговую оборону, защищаясь от хулителей и подстрекателей всего лишь военно-промышленным потенциалом, сырьевым ресурсом и золотовалютным фондом. А больше ничем. А уставши от газет и телевизоров, они, как в бассейн, ныряют в Интернет, где уже резвятся по-взрослому, ни в чем себе не отказывая, так сказать, без галстуков, да и вообще безо всего.

Ну а если, не ровен час, продуют, смущаться не станут. Вы чего, пацаны, это же правила игры. Вы ваще в каком веке живете? Ну, вы, демшиза. Ну, бля, общечеловеки. Ну, вы, грантоеды, либеральные макаки, правозащитники херовы. Ну, вы, пособники и агенты влияния. Вы же, либерал-фашисты, вообще до сих пор на свободе только лишь потому, что мы и наши эти, как это сказать, клиенты такие добрые и либеральные. Ну, вы даете. Вы чего, обиделись, что ли? Да это же понарошку. Виртуальные сражения. Деловые игры. Морской бой. Ведь общее же дело делаем. Мы же тоже хотим, чтобы все было классно и прикольно. Ну, в смысле, чтоб у нас все было.

Не слишком ли, скажут мне, резко. Какие бы ни были эти люди, скажут мне, а живых людей обижать не следует. Надо, скажут, цивилизованно дискутировать, а не обзываться. Или в суд, если что. Отвечаю по пунктам. Первое: думаю, не слишком. Второе: живых не следует, согласен. Третье и четвертое: см. начало.

Как давно и хорошо известно, люди, обладающие языковым чутьем и вкусом, по возможности избегают слов, так или иначе присвоенных официальной риторикой, а потому — смертельно зараженных. Но беда в том, что, как только какие-нибудь слова начинают восприниматься культурным сообществом как зараженные и на этом основании исключаются из риторического обихода, тут же появляются другие.

В наши дни в товарных количествах и с довольно тревожным постоянством стали возникать идеологически-языковые ублюдки наподобие «суверенной демократии» или, наоборот, «либерального фашизма». Но даже у ублюдков имеются предки.

Я помню, как в позднесоветские времена мутировали значения некоторых слов. В официальной риторике для обозначения каких-то не существующих в природе явлений стали возникать такие оксюмороны, как, например, «борьба за мир» или «социалистическая законность».

В неофициальном же обиходе абсолютно нейтральное и даже скорее позитивное слово «идейность», призванное обозначать всего лишь приверженность того или иного субъекта той или иной идее, отчетливо негативные коннотации. Про кого-то говорили: «Да ну его, он какой-то идейный». Это означало нечто вроде того, что в присутствии этого «идейного» рекомендуется говорить только о погоде. По всему получалось, что «идейный» — это такой беспринципный гад, который ради достижения собственной цели не остановится ни перед чем.

В середине 70-х — не вспомню уже каким образом — меня занесло на собрание баптистской общины. Там сидели на скамеечках люди разных возрастов и полов и пели, держа в руках аккуратные бумажки. Пели, как и полагается, хором, и пели они нечто на мотив популярных советских песен. Стихи же были самопальными и, понятное дело, исключительно духовного содержания. Что-то вроде: «Как люблю я Господа родного. Он дает мне то, что может дать. Он мне шепчет ласковое слово, бережет, как ласковая мать». Прекрасные, высокие слова, ничего не скажешь. Особенно красиво говорил проповедник. Он говорил хорошие и в общем- то вполне бесспорные вещи. Он говорил, что честно жить хорошо, а нечестно — плохо. Ругаться плохо. Мириться хорошо. Особенно он напирал на то, что людей надо любить, потому что Бог — Он как раз и есть любовь. «Любить надо людей, — строго наставлял публику проповедник, — любить надо». Его южнорусский акцент вносил в проповедь элемент слегка пародийный. Его агрессивно-дидактические интонации то ли школьного завуча, то ли прапорщика вгоняли в нечеловеческую тоску. Перекрывая все реально им произносимое, в проповеди слышалось: «А кто к завтрему людей не полюбит, как я учил, тот пусть пеняет на себя. Людей любить надо, поняли? Эй, в третьем ряду, я к кому обращаюсь? А ну повтори!»