Лев Шильник - Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции

Процитируем в очередной раз Э.П. Фридмана: «Через месяц Лулис знал шесть знаков! Уошо научила своего детеныша жестовому языку людей. Иногда Лулис усваивал язык, подражая матери (имитация, что характерно и для детей), но было замечено, что самка и преднамеренно обучала маленького… Затем малыш начал спонтанно сам комбинировать слова. Он усваивал жестовый язык с тем же успехом, что и сама Уошо, и Коко, обучавшиеся людьми!»

Как ни крути, но приходится признать, что обезьяны способны давать символические обозначения предметам или явлениям, а также оперировать и мыслить этими символами, вычленяя смысл из их взаимного расположения. Высшие приматы обнаруживают несомненную способность к овладению синтаксисом, пусть даже в самом элементарном виде. Поэтому о непроходимой пропасти, лежащей между Homo sapiens и человекообразными обезьянами, сегодня говорить уже не приходится. Речь скорее должна идти не о рубиконе, разделившем представителей одного рода, а о своеобразной преемственности. Отечественный филолог Б.В. Якушкин пишет: «Для нас очевидно, что шимпанзе способны употреблять знаки с переносом значений, создавать новые знаки некоторых видов, синтаксировать знаковые конструкции и, может быть, употреблять знаки в чистом виде, без обозначаемых предметов. Все это позволяет нам более обоснованно сказать, что знаковое поведение шимпанзе во многом аналогично знаковому поведению человека».

Коротко и ясно. На построениях креационистов, возводящих непреодолимую стену между венцом творения и прочей божьей тварью, можно с чистой совестью поставить жирный крест. Если суммировать все доступные на сегодняшний день количественные показатели биологического сходства человека с остальным животным миром, то окажется, что в процентном отношении оно составляет с птицами примерно 10 %, с грызунами — 20 %, с млекопитающими (не приматами) — 30–40 %, с полуобезьянами — до 50 %, с низшими обезьянами — 50–75 %, а с человекообразными приматами — 90–99 %. Поэтому с полным правом можно сделать вывод об отсутствии качественных различий между человеком и высшими обезьянами. Во всяком случае, все имеющиеся в нашем распоряжении надежно установленные факты в широком диапазоне — от анатомии, физиологии и генетики до молекулярной биологии и нейропсихологии — свидетельствуют об этом совершенно однозначно. А ведь мы еще ни слова не сказали об огромном количестве врожденных поведенческих программ, которые роднят нас не только с приматами, но и с многочисленными меньшими братьями из числа высших млекопитающих! Впрочем, этой увлекательной теме будет посвящена отдельная глава.

Не нужно делать вид, что в проблематике антропогенеза отсутствуют узкие места. Если с прямохождением и орудийной деятельностью худо-бедно удалось разобраться, то языковые способности человека по-прежнему остаются тайной за семью печатями. Гипотез на этот счет существует видимо-невидимо, но ответа на сей сакраментальный вопрос как не было, так и нет. Мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что реальным качественным отличием интеллекта человека следует считать членораздельную речь. Именно речь, поскольку символические языки разной степени сложности существуют у многих видов млекопитающих. Эксперименты Д. Примака, Гарднеров, Ф. Паттерсон и других убедительно показали, что шимпанзе способны овладеть человеческой речью, но беда в том, что в естественных условиях их система коммуникации организована принципиально иначе. Другими словами, необходимый когнитивный потенциал для овладения речью у высших приматов имеется, а вот некий неуловимый радикал, позволяющий слить речь и мышление в единое целое, напрочь отсутствует. Обезьяны легко усваивают достаточное количество символов и без особого труда выучивают правила их комбинирования, они могут общаться на этом суржике не только с экспериментатором, но и друг с другом, однако решают эту задачу (в отличие от ребенка) как сугубо интеллектуальную, как своего рода тест на сообразительность. Врожденных программ для анализа языка у них нет, поэтому опыты с обезьяньим речетворчеством ничего не могут сказать нам о том, как возникал и развивался язык в естественных условиях. Более или менее понятен только магистральный путь антропоидов в сторону очеловечивания. По всей видимости, работало сразу несколько факторов: манипуляторная активность приматов (умение выделить существенные признаки изучаемого предмета), жестовая и звуковая сигнализация, сложные социальные отношения в больших группах, своеобразная биологически обусловленная ущербность (являясь по преимуществу собирателями, древние антропоиды ежечасно были вынуждены находить нетривиальные решения в нестандартных ситуациях), нежестко заданные программы брачного поведения и др. Гадать на кофейной гуще можно сколько угодно, но когда и каким именно образом совершился удивительный переход от примитивной звуковой сигнализации к членораздельной речи, мы, похоже, узнаем не скоро.