Дмитрий Быков - На пустом месте

Это был день его отъезда. Вечером он уезжал, расположился в вагоне, взялся за чтение – и читал всю ночь. В Нью-Йорке, в издательстве, его ждала телеграмма от этой сумасшедшей из Атланты: «Немедленно верните рукопись!». «Oh, fiddle-de-dee!» – воскликнул, по слухам, Лэтам. Он уже почти дочитал роман – и знал это любимое выражение Скарлетт: «О, фи-и-игушки!»

Митчелл в Атланте не находила себе места. Муж увидел ее со стаканом вина – чего давно уже не бывало; с подругами она ругалась, крича, что потеряла лицо и опозорилась навеки. Если бы роман – дело восьми лет ее тусклой атлантской жизни – оказался отвергнут, если бы над ее Скарлетт посмеялись, она бы этого не вынесла. Прошел месяц. Из «Макмиллана» пришла телеграмма: готовы печатать настаиваем смене названия переработке первой главы успех гарантирован. Название – ладно, у Митчелл не было названия, книга носила домашнее имя «Скарлетт», а роман, названный по имени главной героини, вряд ли мог рассчитывать на триумф. Джейн-эйровские времена, чай, миновали. Но вот первая глава, которой Митчелл так гордилась… Пришлось начать без выкрутасов, с 1861 года, но тут взыграла фанатичная требовательность к себе: все новые варианты начала казались ей недостойными законченной книги. Было шестьдесят редакций первой главы. Шестидесятая ее удовлетворила – и в ноябре 1935 года книга в ее нынешнем виде была закончена. Название подсказал Лэтам. Митчелл не возражала, она обессилела настолько, что махнула на все рукой. Первый тираж напечатали за месяц – в начале 1936 года «Унесенные ветром» появились на прилавках.

Никакие издатели, само собой, не могли просчитать того, что началось следом. Конечно, дело было в жажде самоидентификации; нации, только что еле вылезшей из многолетнего стресса, требовались новые кумиры. Северные добродетели – деловитость, предприимчивость, установка на успех – такими быть не могли. Пришел черед американского Юга – он поставлял Америке всех лучших идеологов, главных писателей и кинокумиров первых постдепрессивных времен. Понадобились другие качества: стоическая и упрямая покорность судьбе, трагическое и гордое мироощущение, умение не бояться работы – и, главное, уважать себя вне зависимости от того, как у тебя обстоят дела; возможно, в трагедии-то ты даже и выше… разве нет? Северная проза – Льюис Синклер, Хемингуэй, Дос Пассос – отошла на второй план: нация обернулась лицом к проигравшим. Прогремели «Гроздья гнева» Стейнбека, а после войны и вовсе как прорвало – Маккалерс, О'Коннор, Стайрон, великий Капоте, Уэлти… Все они выпорхнули из «Унесенных» – книги, реабилитировавшей Юг, книги побежденных триумфаторов.

Экземпляры сметались с прилавков. Страна запоем читала тысячестраничный роман. Дочерей называли в честь Скарлетт, сыновей – в честь Эшли и Ретта. Немедленно были куплены права на экранизацию. Митчелл была потрясена – но и здесь осталась верна себе: стоически, с вызовом и усмешкой преодолевая неприятности, она сердито и раздраженно отреагировала на свой главный успех. Ей категорически не нравилось, что Скарлетт сделали образцом для подражания. На вопрос одного из читателей – насколько автобиографичен роман?- она отрезала: «Scarlett is a whore, but I am not!» Назвать Скарлетт шлюхой – до такого и Батлер в лучшие свои годы не доходил.

Теперь все время Митчелл занимала переписка. Она все-таки была прирожденным журналистом и критиком, поэтому умела и любила разъяснять смысл чужих книг – разобраться со своей сам Бог велел. Все эти письма ее муж впоследствии просил уничтожить, потому что таково было завещание Митчелл – не оставить ни строки, кроме романа, чтобы он высился одинокой скалой; но корреспонденты не могли уничтожить такую драгоценность, как письмо от главной американской писательницы, и около трехсот ответов читателям сохранились. В этих письмах Митчелл всячески доказывала, что Скарлетт – при недюжинной силе воли, своеобразном, хоть и узком уме, решительности и прочих добродетелях – никак не может рассматриваться в качестве примера для подражания. И уж тем более символ нации из нее, меркантильной и самовлюбленной, не получится.

Все силы своей добродетельной натуры Митчелл употребляла на борьбу с демоном, созданным ее же воображением. Ей непонятна была патриотическая истерика, разыгравшаяся вокруг романа, и запоздалое признание ценностей Юга ее не радовало. Это было не признание, по большому-то счету, а тиражирование; к роману, казалось ей, подходили поверхностно, увидев в нем не трагедию, а хронику борьбы за выживание. Многие читательницы умоляли о продолжении, в котором Скарлетт вернет Ретта,- как будто такое продолжение было возможно!