Михаэль Дорфман: Башевис-Зингер: Портрет, который ни в какие рамки не укладывается

Что касается последнего, рассказывают, что как–то Башевис–Зингера пригласили выступить в одном из университетов Техаса. Сотрудник университета, приставленный опекать писателя, спросил:

— Мистер Зингер, после чтения там будут вопросы. На какой вопрос вы любите отвечать? Я бы мог его задать из зала.

— Вы знаете, — ответил писатель, — многие сравнивают мои произведения с творчеством Марка Шагала. Спросите, что я об этом думаю.

Когда пришло время, молодой человек спросил:

— Мистер Зингер, как вы относитесь к сравнению вашего творчества с Марком Шагалом?

— Самый глупый вопрос, который мне когда–либо задавали, — ответил писатель.

* * *

Был ли он американским писателем?

«Очевидно, Башевис–Зингер не был американским писателем, — отвечает Илан Ставанс, редактор трехтомного юбилейного собрания сочинений писателя в серии «Американская библиотека». — Но он стал американским писателем».

Башевис–Зингер был не просто американским автором, но, по сути, создателем нового направления в американской литературе. Башевис–Зингера можно по праву назвать зачинателем эмигрантской, или, как ее называют в американском литературоведении, этнической литературы. Он первым в американской литературе использовал свой родной язык, происхождение, наследие предков, уникальный опыт своего народа для того, чтоб переосмыслить и заново определить магистральное направление американской литературы. Ошеломляющий успех Башевис–Зингера на крупнейшем в мире американском книжном рынке открыл дорогу множеству писателей–эмигрантов европейского, азиатского и латиноамериканского происхождения. Их меньше интересовали подробности еврейской жизни в местечке. Они учились у Зингера древнему, исходящему еще от Библии и Талмуда еврейскому искусству рассказывать свои истории так, чтоб они приобретали универсальный смысл.

Путь писателя, приехавшего в Америку в 1935 году без единого слова по–английски, а в 1978 году уже произносившего по–английски свою Нобелевскую речь (хоть и начатую на идише), воодушевил многих и многих эмигрантских авторов во всем мире, по сути делавших то же в Америке, Британии, Франции, даже в Израиле или России. Ведь эмиграция была не только личной судьбой Башевис–Зингера, далеко не только участью евреев Европы. Сотни миллионов человек во всем мире узнали удел эмиграции. И здесь, как и прежде, еврейский опыт писателя опять оказался универсальным. Башевис–Зингер показал путь, раскрыл технологию творчества, по которому эмигрантский писатель приходит к иноязычной читательской аудитории. Не случайно, когда дети нашей эмиграции: Алона Кимхи в Израиле, Лара Вапняр, Борис Фишман, Гарри Штейниц, Сана Красиков в Америке или Дэйвид Безмозгис в Канаде стали писать, то и они, по сути, вошли в дверь, открытую Башевис–Зингером.

Сегодня едва ли наберется несколько сотен тысяч людей, для которых идиш родной. Да и те вряд ли относятся к читателям Башевис–Зингера. Во время его переезда в Америку в мире на идише разговаривало 11 миллионов человек. И все же с самого начала карьеры Башевис–Зингер испытывал трудности в достижении признания у широкой читательской аудитории на идише. Писателю повезло, что по приезде в Америку брат взял его на работу в самую престижную в Америке еврейскую газету. Башевис–Зингер прошел прекрасную школу журналистики, что и позволило отточить технику короткого рассказа. В еврейских кругах до сих пор задаются вопросом: остался ли Башевис–Зингер еврейским писателем, приспосабливая свои истории для американского рынка?

Нам посчастливилось беседовать с замечательным американским драматургом, классиком американского театра Джозефом Стейном, большое число пьес которого идет на Бродвее, в том числе «Грек Зорба» и «Скрипач на крыше». Рассуждая об адаптации произведений Шолом–Алейхема «Заколдованный портной» и «Тевье–молочник», Стейн сказал: «Разумеется, приходится переосмысливать идишистские тексты для американской и затем для интернациональной аудитории /…/ произведения иного темпа, иной аудитории… Башевис–Зингер основательно перерабатывал свои истории, да и самому Шолом–Алейхему пришлось бы иначе переписать свои произведения, захоти он преуспеть на американской сцене».

Пожалуй, трудно согласиться с критиками, считавшими произведения писателя на идише лишь черновиками к его английским авторизованным переводам. Сам писатель не раз говорил о том, что идиш — живой, экспрессивный язык, в то время как английский он считал языком скрытым, полным подтекстов и умолчаний. Лучше всего отношение Башевис–Зингера определяет еврейская поговорка, которую часто приходится слышать от людей, для которых идиш — родной язык: «По–английски (по–русски, на иврите) надо говорить, зато идиш говорится ( редстэ) сам».