Анатолий Ким - Печать тайны

Но у НАС (включая и Нас с Вами, читатель, в той мере, в какой и мы прпчастны духовности), есть враги пострашнее, чем «пожарники». Есть не только без-духовность, но и анти-духовность.

Есть те, для кого «все дела человеческие крутятся лишь вокруг куска пищи» («Соловьиное эхо»). Есть маленький демон из сказочки бабушки Ольги в той же повести — «крошечный пузатый чертик», незаметно вырастающий в огромного и страшного демона. И есть воплощение зла — грабители, память об ужасе от нападения которых, пережитом шестилетним мальчиком, как детская травма преследует сознание взрослого человека («Соловьиное эхо»). Есть страшный заговор зверей, стремящихся проникнуть «в глубь человека, в недра его души и тела, куда закладываются паразитные яйца будушего вырождения». Вырождаясь, «зверея», человек лишается своей духовной сущности, лишается «фортуны ли, смелости и стойкости, дарования ли божьего, чтобы по примеру великих прочь отшвырнуть от себя бесовье и навсегда утвердить человеческую красоту в бессмертных образах и формах».

Отсюда происхождение главной тревоги двадцатого века. Под сомнение ставятся смысл жизни и самое будущее ее существование в человеческих «образах и формах». Будет ли она вообще, и если будет, то способна ли сохранить свою свободную, творческую энергию?

Жизнь — главная героиня А. Кима, его самая большая любовь, и всеми средствами художника А. Ким берет ее под защиту. Он ценит главные ее ипостаси — счастье, любовь, доброту, милосердие, материнство (как у многих писателей второй половины XX века, начало материнства выражено у А. Кима сильнее, чем начало отцовства: отцы уходили на фронт, уходили от матерей, безотцовщина встречалась и встречается чаще, чем полное сиротство, да я вообще, по словам Б. Слуцкого, «старух было много, стариков было мало, То, что гнуло старух, стариков ломало»).

Писатель вслушивается в мощный Хор Жизни. А. Ким радуется, когда под его пером возникает образ женщины, у которой «во всем ее облике ликует радостное: «Жизнь! Жизнь! Жизнь!» («Луковое поле»), «светлая энергия жизни» двигает пером писателя, он величает жизнь («Матушка Милосердная Жизнь» — «Лотос»), он настаивает на том, что люди «имеют все права мечтать о бессмертии» («Лотос»). Позволяющий своему герою произнести страшные и замечательные слова: «я… принял ее смерть… как принимают роды» («Лотос») — еще одно из кимовских преображений, писатель называет жизнью «восхождение к вершине радости бытия» и настаивает на том, что «непременным высшим условием для того, чтобы смерть перешла в бессмертие, является необходимость каждому сотворить свою жизнь по-человечески», что «надо стойко и неустанно работать для накопления всеобщей энергии добра».

Проза А. Кима — философская проза. Бе традиции в русской литературе восходят едва ли не к «Русским ночам» Одоевского. Показательно, что на страницах прозы А. Кима возникают имена писателей-мыслителей — Г. Торо и Л. Толстого, причем именно как автора религиозных трактатов (когда герой «Соловьиного эха» мучается вопросом: «Верить или не верить?» — он вспоминает, что «и Лев Толстой об этом же говорил в своих трактатах»…).

В то же время имена философов едва ли не чаще приходят в голову писателя или его героев. Правда, А. Ким часто иронизирует над их философскими «запросами». Так, некто Тарелкин под мышкой «неизменно носил книгу Шопенгауэра «Мир как воля и представление», а чудовищный двойник художника Лупетина Буба рассуждает о «Государстве» Платона и о сочинениях «какого-то католика Тейяр до Шардена» («Белка»). И все же заговор зверей напоминает шопенгауэровское «война всех против всех», а встречающаяся на страницах «Лукового поля» и «Белки» «ноосфера» заставляет думать о том, что, в отличие от своего персонажа, А. Ким читал «Феномен человека» Тейяра де Шардена, и его категория «духовной энергии» (одип из разделов «Феномена человека»), целая глава «Жизнь» из той же книги, «озарение», «коллективный выход», «дух земли», «человечество», так же как глубокое знание Тейяром де Шарденом культуры Востока, не прошли мимо внимания писателя. Показательно, что повесть «Лотос» была опубликована примерно в один год с известным изданием «Мифы народов мира», где устами гуманитарной науки сущность этого образа раскрывается сходным образом, что и в повести А. Кима, при несомненной независимости друг от друга: «Основное и, видимо, исходное значение этого мифопоэтического символа — творящая сила, связанная с женским принципом»…