Анатолий Ким - Печать тайны

Мироощущение А. Кима исполнено тревоги за эту чудесную и восхитительную жизнь. Источник тревоги — в самом мироустройстве. Родство всего живого — дар, который нужно сохранить и творчески преобразовать. Дар может быть наградой и проклятием.

Герой «Лотоса» вспоминает, как «ребенком лет пяти он увидел однажды на казахстанском пустыре, стоя среди кустов репейника, как из семенной коробочки какой-то невысокой колючей травы вылезает мохнатая гусеница. Само растение, на верхних отростках которого торчали, словно фонарики, круглые коробочки, и вылезающая гусеница были одинакового мутно-зеленого цвета, и, может быть, поэтому мальчику так просто было решить про себя, что на его глазах трава превращается в насекомое… И ужо зрелым человеком он, вспоминая явленное ему таинство природы, говорил себе: разве в ней не так же все и происходило? Огонь породил камень, камень породил воду, вода породила землю, земля породила траву, а трава — живого червяка… Так ему воочию представилась одна из главных закономерностей жизни: мука рождения чего-нибудь нового, тревога преображения, неимоверная боль превращения травы в живое, движущееся существо». На этих же законах, согласно кимовскому герою, зиждется и искусство: «Подобно этому и паше преображение искусством, полагал Лохов. Последнее никогда но бывает доказательством окончательного перевоплощения, но всегда надеждою на это. Веря и сомневаясь в том, что из него должно образоваться какое-то иное высшее существо, художник пользуется своим даром мечты и воображения»…

Эстетика А. Кима — эстетика преображения, тесно связанпая с его этикой. Вечно творящая, исполненная превращений жизнь планеты и человек, творящпй искусство по законам жизни и жизнь по законам искусства, — так относятся между собой столь важные для мышления А. Кима категории, не впервые возникающие в истории отечественной мысли («если всякое художество есть преобразование того или иного вещества, вложение в него нового высшего порядка, то в чем ипом состоит духовное делание, как не в преобразовании всего существа человеческого?» — спрашивал Флоренский).

Даже смерть писатель воспринимает как преображение — смерть одного из героев «Лотоса» описана как недоступная тайна человека, «принимающего последние страсти преображения». И хотя, в отличие от многих своих современников, А. Ким тактично обходится без поверхностных обыгрываний евангельских мотивов, исключение он делает лишь для сюжета о воскресшем Лазаре: «Редкие прохожие попадались мне навстречу, я вглядывался в них с неистовым вниманием и тоскою воскресшего Лазаря» («Лотос»), «совершенно новый взгляд — восприятие воскресшего Лазаря — теперь определял его отношение к людям» («Белка»).

Откуда же в этом гармоничном, плавно перетекающем из состояния в состояние мире зло п страдание, а писатель отнюдь не отгораживается от того, что может смутить благостный оптимизм мыслителя? Это н есть самый мучительный для А. Кима вопрос, и каждое из его произведений, в сущности, продиктовано стремлением задать его читателю, поделиться с ним своей тревогой и болью, но отнюдь не безмятежной уверенностью в том, что в лучшем из миров все хорошо или вот-вот будет хорошо. Мало кто из писателей так не боится признаться в собственном незнании ответов на сложные вопросы. Оправдание тому — «печать тайны» на мироздании.

Если составить частотный словарь языка А. Кима, то наверняка выяснится, что чаще всего в его повестях встречаются слова с таким понятием, как «тайна». Категория «таинственное» существенна в художественном мышлении писателя. «Таинство окружающего космоса», «воспринимаемое бытие представлялось странным и размытым, вдвойне странным и неопределенным», «созерцатель всей этой странной картины, части которой соединены и слеплены меж собою игрой случайности, а не внутренней необходимой связью», «печать тайны на всем облике …подаренного мне мира», «тайна любви», «темное пятно неизвестности», «Человечество жило своей затаенной внутренней жизнью», «затаенное бытие чувств и мыслей», «высшая тайна жизни» — эти слова и словосочетания навязчиво сопровождают читателя «Соловьиного эха». Но «покров тайны», «тайный лад» и «тайный ход», «тайно раздраженный человек», «тайная глубина», «невидимая враждебная рука», «неведомая сила», «смутная память», «тайна превращений», «господин Удивительный Случай» из «Белки» говорят о том что слово «тайна» и близкие к нему (не случайно А, Ким часто употребляет выражения «какой-то», «по всей видимости», «смутно») в творчестве А. Кима играют ту же роль, что слово «вдруг» у Достоевского, роль «зажигания», подключающего энергию описания и сюжета, характера героев и общей художественной атмосферы. Вывод исследователя творчества Достоевского В. Топорова, сделанный на основании анализа таких значимых для писателя слов, как «вдруг» и «странный» («в этих условиях затруднены какие-либо предсказания, неожиданность не просто возможна; как правило, эта возможность всегда реализуется»), может быть перенесен и на произведения А. Кима, на которых проступает «печатью тайна».