Петр Краснов - Казаки в Абиссинии

Погода довольно теплая. Серые тучи нависли над морем. В порте вода мутно-зеленого цвета, дальше Черное море оправдывает свое название — оно графитового цвета; вдали сгустились тучи. Семь дней здесь свирепствовала буря и разведенное ею волнение обратилось в мертвую темную зыбь.

Нагрузка кончена. Последние ящики погребены в широком темном отверстии трюма. Я иду на берег: нужно кое-что закупить; интересно заглянуть на физиономию незнакомого города. Я подымаюсь по грязной улице, на которой вокруг трактиров толпятся дрягили и матросы различных национальностей, и попадаю в город. Чистая широкая улица, мощеная каменными брусками, чистый тротуар, обсаженный в два ряда белой акацией, такие же чистые однообразные домики с большими окнами и красивыми дверьми без подъездов. Направо такая же улица оканчивается изящной церковью, дальше видно грандиозное здание театра, сад вокруг него и в саду цветник. Невольно думаешь о голых деревьях петербургских садов и темных клумбах, быть может теперь уже запорошенных снегом.

Я прошел Ришельевскую, Дерибасовскую улицы, прошел Кузнечный переулок, набережную с ее красивыми грандиозными домами, зашел в громадный подъезд «Credit lyonnais», разменял там деньги, присмотрелся к восточным человекам на улицах, к французам в банке, к грекам в ресторанах, харчевнях и парикмахерских, и убедился, что Одесса имеет иностранную и даже прямо французскую физиономию.

Видно первый ее губернатор, памятник которому так властно смотрит на зеленый порт, обрамленный длинными молами, на темное, вечно волнующее море положил в основу ее широкую, прямую и просторную планировку городов своей изящной родины.

Я гулял по Одессе и поздним вечером. Я смотрел на намазанные физиономии гречанок, немок и француженок, разгуливающих по бульварам, смотрел на юрких молодых людей неизвестного звания и профессий, сновавших здесь и там, наблюдал эту шумную жизнь улицы вечером октябрьского дня. Немножко напомнила она мне платформы Стрельны, Петергофа в теплые летние вечера, наводненные толпой учащейся молодежи. И здесь преобладали гимназисты в серых курточках и серых брюках. Незаметно я вышел к памятнику Ришелье.

Какой чудный вид на море открылся предо мною. Повсюду огни. Белые — электрические, желтые, красные, зеленые. Море чуть шумело; теплым ветром тянуло от него. Внизу жизнь еще кипела. Здесь, наверху, изредка проходили парочки, исчезали в зеленом прибрежном саду и веселый южный смех слышался из тенистых кустов. Я прошел к «Царю"» При свете электрических фонарей нагрузка продолжалась. Стадо белых быков стояло у парохода. По очереди подгоняли одно из животных ближе к пароходу, подводили под него строп, обшитый снизу парусиной, раздавался крик…майна!», глухое «по малу!» отвечало с берега и беспомощно поджав короткие ноги свои и низко опустив рогатую голову с самым глупым выражением темных глаз поднимался бык на воздух, поворачивался на кране и медленно опускался в широкий трюм. Первое время после воздушного своего путешествия бык себя чувствовал плохо, но его тянули за рога, крутили ему хвост и он кидался в погруженную уже толпу быков… Вся верхняя палуба занята баранами. На крыше средней рубки тоже толпятся стада мериносов.

Команда моя только что построилась на перекличку.

— «Ну что, хороший город Одесса?»

— «Очень хороший», последовал дружный ответ.

— «Можно сказать — прекрасный город».

— «А моря вы не боитесь?»

— «Никак нет, ваше высокоблагородие».

Я осмотрел их помещение, недурное в общем, на нарах, наверху, под окнами и ушел домой, в гостиницу «Лондон».

Дома я не мог заснуть; долго слышалось мне скрипение цепи лебедки, крики — «майна!» и угрюмый ответ — «по малу!»

Прощанье на пароходе. В открытом море. Впечатления качки. Босфор. Приход в Константинополь. Панорама рейда и города.

19-го (31-го) октября, воскресенье. Погода теплая, но пасмурно. С утра у парохода необыкновенное оживление: спешно догружают последние товары. Знакомые и родные приехали проводить отплывающих. На верхней палубе толкотня. Командующий войсками Одесского округа генерал-адъютант граф Мусин-Пушкин приехал проститься с посольством. Явился неизбежный фотограф, конвой построился на юте, сняли фотографию сначала с него потом со своей миссии. Прощаются последний раз, дают последние поручения. Внизу на палубе происходит трогательное расставание нескольких стрелков 15-го стрелкового полка: они провожают фельдшеров своих на остров Крит. На прощание вылито было немало и слезы текут обильно. Отъезжающий кинул свой платок остающемуся, тот бросил свой. Но и этого сердечного обмена платков им показалось мало. В последний момент, когда матросы уже взялись за поручни трапа, они бросились на него и крепко обнялись на прощанье. Вот мать целует сына, худощавая англичанка машет платком.