Игорь Зудов - Жизнь и смерть как личный опыт. Реанимация. Исповедь человека, победившего приговор врачей

Вот и меня готовили к «демонстрации» родственникам в таком состоянии, когда цифрой «900» уже не отделаешься. Никогда бы я не осмелился высказать подобные подозрения публично, если бы их не подтвердил один из врачей больницы, когда мы с ним случайно встретились после моего выздоровления. В ответ на мучавшие меня сомнения в том, не намеренно ли меня доводили до полного истощения, он подтвердил: да, такие случаи бывают, и он знает, как, кем и зачем это делается.

Сейчас трудно предполагать, сколько бы длилась моя агония, удалось бы врачам вывести меня из того состояния, в котором я оказался на шестой день после операции. Но для неотвратимого «переезда» в морг я уже почти созрел. Если бы не...

...Если бы не моя семья. Пока я безуспешно старался справиться с последствиями операции, моя жена и сыновья не сидели сложа руки. Они подняли на ноги всех друзей и моих бывших коллег по работе. Им удалось добиться, чтобы дальнейшее лечение проводилось под контролем специалистов вышестоящей инстанции. Приехавшая по их поручению комиссия оценила мое положение как критическое. Шансов выжить оставалось ничтожно мало.

За несколько часов до прибытия комиссии меня перевели в третью по счету реанимацию. Здесь тоже занимались наиболее тяжелыми случаями, но в отличие от предыдущей палаты не пускали все на самотек. Если имелась хоть малейшая надежда на выживание, врачи старались поставить пациента на ноги. Отделение служило как бы парадным фасадом больницы. Им гордились. Даже чисто внешне все выглядело вполне благопристойно.

Как только моя кровать оказалась около аппарата искусственного дыхания, к которому меня «приковали» на долгие и страшные 12 дней, мною стали немедленно заниматься. Наконец-то пригодилась трубка для искусственного питания, и мне начали давать какие-то жидкие смеси, обеспечивавшие прилив энергии в организме. Но все же истощение оказалось настолько сильным, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни повернуться самостоятельно со спины на бок.

Персонал, готовившийся к приезду комиссии, переворачивал меня как бревно, меняя белье, матрас и другие больничные аксессуары. Их раздражало, что я не могу сохранять равновесие, когда меня переворачивали на бок, не способен удержать поднятую руку или ногу. Ни сострадания, ни жалости – лишь раздражение из-за необходимости повторять одно и то же действие многократно.

Как мне потом рассказывали медсестры, с которыми удалось установить нормальные человеческие отношения, раздражение возникало из-за бессмысленности той работы, которую их обязали делать для безнадежного, с их точки зрения, больного. Опыт и повседневная практика убеждали, что не стоит таких трудов пациент, дни, а скорее часы которого сочтены.

Честно говоря, вспоминая все это сейчас, понимаю и не осуждаю их. Не обижался на медиков и пребывая в абсолютно беспомощном состоянии. У меня просто не было сил для волнений и обид. Получив упомянутый «допинг» я мог кивать головой в ответ на вопросы членов комиссии. Не помню, о чем они меня спрашивали. В ту минуту я не понимал, зачем они пришли. Меня больше волновал вопрос, за что ухватиться, чтобы остановить падение по туннелю все дальше и дальше вниз.

Кстати, мои впечатления совпали с ощущениями женщины-врача, пережившей клиническую смерть. Вначале она подробно расспросила меня о том, что видел я, и только после этого подтвердила почти стопроцентное совпадение виденных нами картин. И если раньше я сомневался, являлся ли туннель предвестником смерти, то после беседы с ней мои сомнения окончательно развеялись.

Новый лечащий врач поначалу приняла меня в штыки. Она утверждала, что не любит «блатников». Видимо, сама себе казалась борцом за справедливость. Только какую справедливость она отстаивала? Возможность с целью вымогательства средств у родственников доводить людей до такого состояния, вывести из которого, как в моем случае, стало под силу лишь целой бригаде светил московской медицины. Так можно ли оправдать то, что их силы и знания отвлекаются на исправление заведомо преступных деяний?

Кроме того, предвзятое отношение доктора на первом этапе лечения – прямое нарушение Женевской декларации Всемирной медицинской ассоциации, фундаментальный принцип которой гласит: «Заботиться прежде всего о здоровье моего пациента». Но в нашей стране юридические и моральные законы применяются только тогда, когда это нужно или выгодно властям предержащим.