Валерия Башкирова - Банкротства и разорения мирового масштаба. Истории финансовых крахов крупнейших состояний, корпораций и целых государств

Гуманное отношение к должникам и расцвет индустрии кредитных карт на Западе привели в последние два десятилетия к быстрому росту личных долгов населения и к такому же быстрому росту количества личных банкротств. «У нас теперь нет долговых тюрем, – сокрушается лондонская Times от 30 мая 2005 года. – Фактически правительство, меняя правила, сделало так, что банкротство перестало быть постыдным делом: банкроты… уже через шесть лет после своего банкротства очищают от него свою кредитную историю. Стоит ли удивляться, что число личных банкротств ежегодно вырастает на 30 %!»

Примерно такая же картина наблюдается и по другую сторону Атлантики, где республиканцы уже всерьез обсуждают возможность восстановления системы долговых тюрем. В апреле Джордж Буш подписал закон, который ужесточает требования к тем гражданам, которые решили отделаться от кредиторов, объявив о личном банкротстве.

В свою очередь, противники республиканцев предлагают решение проблемы, которое пока еще выглядит невинной шуткой: «Не пора ли подумать о чем-нибудь новеньком – например, о тюрьмах для кредиторов? Почему бы не посадить под замок сотрудника банка, который оформит дурацкий кредит?» Так или иначе, о некоторых древних формах взаимоотношений заимодавца и должника нам, вероятно, еще придется вспомнить.

Разорения и Разорение

Когда эта книга была готова к печати, мой шеф заметил, что, на его взгляд, в ней не хватает заключения, – обращения к личной, человеческой истории «из жизни». Возможно, из моей собственной жизни. Легко сказать!

Ведь лично мне разорение в обычном сегодняшнем понимании не грозит, потому что я не занимаюсь бизнесом. И у меня нет знакомых олигархов, тем более разорившихся. А те разорения, о которых я могла бы рассказать, никак не тянут на «крупнейшие мировые», и это совсем другая история. И все же…

И все же, может быть, я кое-что знаю о разорениях. Или, вернее, о Разорении.

Все дело в генетическом опыте, памяти поколений. Разорение разорению рознь.

Господа, о которых идет речь в этой книге, потеряли не последний кусок хлеба, не крышу над головой, не семью, не свободу. Они утратили лишь то, что было дано им сверх необходимого – состояние или даже его часть.

Знают ли они о том, что такое настоящее разорение? Знают ли о том, что такое разорение абсолютное, в масштабах огромной страны? Что значит потерять привычный, казавшийся таким устойчивым и единственно возможным образ жизни, лишиться главных земных ценностей – семьи, дома, любимого дела, хлеба насущного, свободы и самой жизни?

Я могла бы рассказать о своих предках, среди которых не было бедняков. О дворянах, купцах первой гильдии и крепких крестьянах. Вот они – смотрят с немногочисленных чудом сохранившихся выцветших фотографий: осанистые чернобородые прадеды (сидят) и строгие красавицы прабабки (стоят). Серьезные и достойные люди. Сердце России – Волга и Заволжье. Они трудились, не покладая рук, растили и учили многочисленных (до восемнадцати!) детей. Просторные, крепкие дома, большие семьи, тетушки, нянюшки… И отдыхать умели – приглашали гостей, музицировали. А еще собирали библиотеки. Для себя и для потомков.

Я могла бы рассказать о том, как внезапно кончилась та жизнь, и о том, что уготовила им жизнь в совсем другом мире. О том, как преследовала их новая власть, как глумилась над их верой, как отбирала то, что было нажито тяжелым трудом. Дома? Три революции, четыре войны. Семьи? Тех, кто уцелел, раскидало по всей стране от Прибалтики до Урала, потому что жили люди не там, где хотели, а там, куда их посылали – хорошо еще, если работать, а не по этапу. Библиотеки? Сгорели в буржуйках, сгнили в брошенных домах, может быть, пошли на самокрутки экспроприаторам. Деньги и драгоценности? Разве это не самое малое, что пришлось тогда потерять?

Но главное потеряно не было. Мои прадеды верили в Бога и старались держаться подальше от власти. Может быть, поэтому они не были уничтожены под корень. Но их детям – моим дедам и бабушкам – выпало пережить войну, эвакуацию, разруху послереволюционную и послевоенную. Голод. Тиф. Проводы мужей на фронт и их чудесное возвращение.

Жизнь не прервалась. Появились на свет мои родители. На их детство пришлась война. И они хранят детские воспоминания о жизни довоенной, как их отцы и матери, родившиеся до первой мировой, – о дореволюционной.

А потом… Но что было потом, все знают. Это уже наш живой опыт.