Анатолий Левандовский - Первый среди Равных

И ещё:

«…Воззвать к Робеспьеру — значит разбудить всех энергичных патриотов, а с ними и народ, некогда слушавший только их и следовавший только за ними.»

Бабёф был прав. И недаром в те дни полицейские агенты, пытавшиеся уловить общественное мнение, писали в своих докладах властям: «Только и слышно что сожаления о Робеспьере. Говорят об изобилии, царившем при нём, и о нищете при нынешнем правительстве».

Да, глаза у народа открылись быстро и окончательно.

Что же касается Гракха Бабёфа, то он, да и все они, все Равные, считали и всегда будут считать себя прямыми продолжателями дела Робеспьера,

— Воскрешая Робеспьера, воскрешаешь и демократию, — не раз говорил Бабёф.

Нельзя было сказать точнее.

В сгущающихся сумерках Лоран с трудом перечитал только что написанные слова:

«На этого знаменитого мученика во имя равенства так много клеветали, что долг каждого честного писателя посвятить своё перо тому, чтобы восстановить добрую память о нём».

Долг каждого честного писателя…

И он, Лоран, выполнит этот долг.

Вошла молодая хозяйка с зажженной лампой в руках. — Милый, ведь уже совсем темно… Ты не бережёшь своих глаз…

Она нагнулась и ласково поцеловала Лорана.

— Ты же обещал, что будешь пользоваться моей помощью!

Он чуть отстранился и погладил её волосы.

— И буду, Сара, не беспокойся, твоё от тебя не уйдет… Но пока оставь меня, я должен ещё кое в чём разобраться…

Она знала, что спорить бесполезно, и тут же бесшумно вышла. Но её появление, её нежность, её влажные большие глаза невольно вернули Лорана из прошлого. Исчезли Наполеон, Робеспьер и Бабёф — остались комната с деревянными полками, стол, заваленный бумагами. И женщина, вдруг появившаяся и пропавшая, словно видение…

Сколько их появлялось и исчезало в жизни Лорана!

Нет, в чём другом, а в этом он резко отличался от своих великих друзей. И дело революции, которому он отдал себя с ранней юности, здесь никогда не служило помехой.

Неподкупный — таково было общее мнение — вообще не знал женщин, и любившая его Элеонора Дюпле так и осталась навсегда «невестой Робеспьера».

Гракх Бабёф был верен своей Виктории, делившей с ним все радости и горести его короткой жизни.

У Лорана всё сложилось совсем иначе.

В его долгой жизни с ним была не одна женщина. И каждый раз выходило так, что он оставлял очередную из них, и для него все они превратились как бы в одну-единственную женщину, в могучее женское начало, которому он не мог и не хотел противостоять, которое для него значило слишком много, давая силу, энергию, страстность в борьбе. И, по сути дела, здесь ему не в чем было себя упрекнуть: он никогда не лгал женщине, никогда не лицемерил с ней, всегда оставаясь верным и честным в любви, как был верен и честен в революционной политике. Может быть, именно поэтому те женщины, которых он покидал, сохраняли к нему добрые чувства; до сих пор он переписывался с первой (Элизабет), единственной законной женой, и в письмах её не замечалось ни горечи, ни злобы; переписывался он и со второй своей супругой, и хотя послания её не были столь же безобидны — Тереза и в старости осталась слишком темпераментной и ревнивой, — они, несмотря на сетования и упрёки, дышали постоянной заботой о нём — о его здоровье, домашнем быте, безопасности…

…Он встрепенулся и сбросил наваждение. Нечего задерживаться на всём этом. Да и это ли было главным в его жизни?…

Мысли снова вернулись к Неподкупному.

Нет, он не сможет написать книгу о Робеспьере.

Не сможет, хотя бы и очень хотел это сделать.

Не сможет потому, что не обладает достаточными данными: он ведь знал Робеспьера всего лишь несколько месяцев, не присутствовал при самых драматических событиях в жизни Неподкупного, да и документов об этом времени в его архиве не сохранилось.

Конечно, в том труде, который будет им создан, Робеспьер займёт своё законное место — он, Лоран, до конца выполнит свой долг перед памятью великого человека.

Но книга будет о другом.

Книга будет о том, что ему, Лорану, известно особенно хорошо, чему он сам отдал большую часть своей неизбывной энергии, что оставило глубокий след в его памяти.

Теперь, после долгих размышлений, он ясно представляет себе: всю его сознательную жизнь, жизнь, отданную борьбе, легко разделить на две части. Первая из них — жизнь публициста, администратора, политического деятеля. Она явная, открытая, известная очень многим, ибо тогда он выступал на виду у всех как уполномоченный революционного, народного государства. Вторая часть его жизни, очень непохожая на первую, была тайной, скрытой от людских взоров, известной лишь очень ограниченному кругу лиц. То была жизнь заговорщика, конспиратора, борца, действующего не от имени государства, а против него, поскольку само государство из революционного превратилось в контрреволюционное, антинародное.