Аксель Гермониус - В Ясной Поляне

Так вот она, святая святых нашего великого писателя, вот она, лаборатория редкого таланта, светлого ума… Разумеется, и комфортабельнее, и уютнее, и роскошнее устраиваются у себя, в Москве, те два камердинера графской семьи, о которых рассказывал мне Константин Михайлов!..

«Многое есть, друг Горацио, на свете…» Ему, этому маститому старцу, который, помимо своего родового состояния, мог бы быть миллионером от одних изданий своих позднейших сочинений, – ничего не надо, кроме этих двух жалких каморок в своей усадьбе?!

Мне вспомнился только что рассказанный мне все тем же Константином Михайловым, пока мы подходили к дому, эпизод с лесом, который собирается якобы оттягать от графа один из соседей его по имению…

– Процесс будет, – добавлял Константин Михайлов. – Только сам граф-то, разумеется, судиться не будет… Он ни за что судиться не пойдет!..

Этому старцу, впрочем еще бравому и бодрому, действительно ничего не надо, если он способен довольствоваться теми двумя комнатами, в которых он живет…

Во второй комнатке, сводом низенького потолка как бы разделенной на две половины, стоит простая железная кровать у задней стены и три простых деревянных стола, заваленных бумагами, книгами, корректурными листами, – в первой половине комнаты…

Несколько таких же простых деревянных стульев у стены, у окон довершают обстановку. По приглашению хозяина я сел было на один из стульев у окна…

– Нет, пожалуйста, сюда, – указал он другой стул визави себя. – Там вам надует из окна…

Сам Лев Николаевич накинул себе на плечи, поверх своей чуйки, желтую вязаную шведскую куртку…

Я справился о здоровье маститого писателя, сказав, как много противоречивых сообщений появлялось в печати и о состоянии его здоровья, и об операции, которой он будто бы решился подвергнуться…

– Какой вздор, – ответил граф. – Пустой чирей вскочил вот здесь, – Лев Николаевич указал на правую щеку, – и никаких ни операций, ни докторов, ничего не было… Чирей прошел себе, вот и все, и я не прекращал своей работы!.. Я занят по горло… Жена уехала – она тоже очень беспокоится обо мне… Вот сын перевел мне с английского статью Карпентера «О современной науке», так я написал предисловие к ней для «Северного Вестника»: корректуру уж прислали…

– Скажите, Лев Николаевич, а ваш труд «Об искусстве», который должен был, кажется, появиться в журнале «Вопросы философии»…

– Да, но это оказалось невозможным… Я хотел, чтобы вся моя статья была помещена в одном выпуске журнала, а этого нельзя… Нет… Я напечатаю свою статью в Лондоне одновременно в русском оригинале и в переводе на английский язык…

– Вероятно, этот молодой человек в той комнате…

– Да, он переписывает… Сын взял его в помощь садовнику, но он оказался таким талантливым юношей… Я перевел его к себе и на днях отправил в «Русскую мысль» два прекрасных стихотворения его: они, вероятно, будут напечатаны…

Таким образом, в этом скромном молодом человеке, которого я видел за столом в первой комнате и который готовился заливать печку, скрывается, может быть, будущий крупный поэт, начинающий свою деятельность под покровительством Льва Николаевича…

Я спросил еще графа Толстого, правда ли, что он собирается в кругосветное путешествие, как сообщали газеты, что повергло его в полное недоумение…

– Удивительно!.. И не думаю… Чего только ни сообщают о моих намерениях и планах, чего мне и в голову никогда не приходило!..

Разговор перешел на мою недавнюю поездку на остров Крит, на взгляд Льва Николаевича относительно нынешних восточных событий.

В вопросе о последнем греко-турецком столкновении все симпатии графа – на стороне турок…

– Нам чужды и те, и другие, – говорил он, – но симпатии и антипатии являются сами собой. Если два петуха дерутся, то и тогда симпатии наши будут на стороне которого-нибудь одного из них. Я сам знаю турок, это превосходный народ…

Слабо и неудовлетворительно их правительство, но народ прекрасен, и на него слишком много и долго клеветали. Ко мне приезжала сюда недавно графиня Капнист, бывшая с лазаретом у греков во время последней кампании, но ее рассказы очень мало тронули меня.

Лев Николаевич заговорил об отношениях христианства и мусульманства, но взгляды маститого писателя на эти вопросы найдут себе оценку когда-нибудь в другое время.

С ничем не сдерживаемою прямотою искреннего убеждения Лев Николаевич и тут высказал ряд совершенно оригинальных, своеобразных и, может быть, слишком уж смелых парадоксов о христианстве.