Алексей Волынец - Окопная правда чеченской войны

Ближе к полуночи мы решили завалиться спать, но тут по ближайшей сопке, заработала артиллерия полка. Ночью снаряды летят издалека. Сопку равномерно обстреливают, чтобы там не тусили по ночам боевики. И вдруг обстрел прервался. Проходит минута, другая. И тут… Прямо в село! Опять! Следом — ещё два снаряда рвутся в селе.

Пиздец, поспали. Взрывы продолжаются. Внизу — дым, грохот и треск. Крики и свет заполоняют село. «Сейчас они побегут на нас из-под обстрела, а мы не имеем права их подпускать ближе ста метров», — думаю я, и уже знаю, что опять через неделю нам скажут, что за время нахождения «там-то» ваша рота уничтожила столько-то боевиков. Коллективные убийства переживаются легко: удобно (кому быть убийцей стрёмно) думать, что это не ты, а наводчик Петров. Наводчик долбит из пушки, ну, на худой конец, из пулемёта и поэтому он, конечно же, завалит кого-нибудь даже наугад… Но из села на нас никто не прёт. Они знают, что могут легко пополнить статистику по уничтоженным боевикам, поэтому дико орут, но остаются под обстрелом. И тут огонь начинает плавно перемещаться к нашим позициям. Взрывы уже рядом. Ещё ближе! Уже между взводами начинается этот ад. У артиллеристов есть забавное выражение: «кидать огурцы», которое обозначает класть снаряды. В те минуты оно не казалось забавным. Сразу со всех раций батальона артиллеристам угрожали и крыли матом. Эфир забился «noise-вокалом». Обстрел лишь немного усилился.

Легко смотреть, когда под огнём другие. И к автоматным обстрелам привыкаешь относительно легко. Но когда артиллерия, тем более крупнокалиберная, тем более своя, а она снаряды не жалеет… Все прижались к земле. Сижу в БМП, смотрю в «ночник» и понимаю: если что — броня ни от чего не убережёт.

Вдруг — в башню стучат. Открываю: это прибежал Димка. Стал что-то просить. Сквозь грохот неслышно ни черта. Наконец я понял, зачем он пришёл сюда. Он попросил написать стих-признание в любви своей подруге, чтобы в посмертном письме отправить ей. Дима решил списать всё со счетов. Как-то сразу спокойно стало внутри.

Я вылез из БМП и под фонариком и осветилками начал писать. Димка палил в сторону села из автомата, но иногда, прерываясь, смотрел на мой лист. «Не проеби фишку — чехи пойдут, тогда они твоё письмо и отправят!», — кричал я ему, и продолжал сочинять.

Стих получился на двенадцать, кажется, четверостиший. К сожалению, он у меня не сохранился в памяти… А если и сохранился, то не стану я его воспроизводить, не вашего ума это дело!

Довольный Димка ушёл к себе под обстрелом, а я остался сидеть, облокотившись на катки БМП. В жизни не каждый день тебя обстреливают из гаубиц. Желание жить, немного притуплённое, просит ноги бежать куда-нибудь, но здравый смысл берёт верх — куда ныкаться? В БМП? Её всё равно как банку тушёнки пробьёт. Я просто сидел и смотрел кино про войну, только почему-то рядом рвались снаряды.

На следующий день мы обожрались шашлыков и фруктов. В селе — только раненые и взорванные сараи. Жертва одна — корова. Ментам и спецам чехи не стали её отдавать, позвали нас. На ротном УРАЛе корову — «груз-200» — из села привезли на позиции роты. Её порвало в аккурат пополам. Отдавая корову, чехи сказали, что артиллеристам они объявили джихад. Попутно в селе набрали фруктов. Летёха весь день вспоминал Москву, а Димка ходил сам не свой. Хотя, так ходили все молодые. Да и некоторые старослужащие…

…Через три дня мы вернулись в часть. Снова объявили, что назавтра намечен строевой смотр. Маразм не кончился вплоть до увольнения. Учения, смотры, наряды… всё намешано в полку при штабе дивизии. В придворном полку.

А ещё через неделю Димка пробегал мимо меня мыться-стираться и я вдруг, неожиданно для самого себя, попросил дать взглянуть на фотку его подруги. Любопытство, конечно же, и всё же я имел на это какое-то право. Он вздохнул, бросил мыло, щётку и пасту, достал из тумбочки и сунул мне в руки фото.

Девушка была очень красивой. Одетая в красный пиджак, белую кофту и чёрные штаны, она мило улыбалась мне с фотоснимка. Я смотрел не отрываясь и не мог отделаться от мысли, что знаю её, что где-то мы с ней встречались. И вдруг, подобно яркой вспышке, я вспомнил всё: яркое майское утро, сотни молодых воодушевлённых лиц, и её с флагом НБП в руках. Посмотрел на Димку:

— Я знаю её. Твоя подруга со мной в одной Партии!

Он растерянно улыбнулся:

— Не может быть. Она… Она — нормальная.

— А я и не говорил, что она сумасшедшая…

И тут он переменился в выражении лица: