Н Гершензон-Чегодаева - Первые шаги жизненного пути

Как-то, наутро после какой-то встречи, когда у нас были гости и подавали ужин, папа с восхищением рассказывал о том, как он любовался Ивановым во время еды. Он говорил о красоте его движений, манеры есть и перемежать еду с разговором, о том, как красиво он держит вилку. Может быть, Вяч. Иванов и сам все это знал и слегка позировал. Я этого не знаю, но мне кажется, что это могло быть так. В особенности в отношениях с женщинами, которым он в течение всей своей жизни уделял очень много внимания.

С семьей Ивановых мои родители были очень близки на протяжении многих лет, начиная с 1900-1908 годов и кончая моментом окончательного отъезда Иванова за границу. В годы моего раннего детства я знала о Вяч. Иванове то, что у него есть большая дочь Лидия и маленький сын Дима, что у него молодая жена Вера с длинной лебединой шеей, миндалевидными глазами и золотой косой, обвивающей красивую голову. Я знала, что в их доме живет пожилая Мария Михайловна Замятина, которая ведет все хозяйство и по ночам не спит, подавая Вяч. Иванову чай. Он работал всегда по ночам, часов до 8 утра. Потом ложился спать, вставал к обеду, часам к пяти дня. Затем проводил время с семьей, с гостями и около полуночи садился за письменный стол. Потом, взрослая, я узнала, что Лидия - его дочь от Зиновьевой - Аннибал, и Вера тоже ее дочь от первого брака с французом-гувернером Шварсалоном, что Мария Михайловна __ Подруга Зиновьевой-Аннибал и влюбленная в Вяч. Иванова женщина, отдававшая ему всю свою жизнь.

Жизнь Веры кончилась очень грустно. Молоденькой, легкой, а может быть и отчасти легкомысленной, девушкой она соединила свою судьбу с судьбой пожилого, много пожившего мудреца, эгоистичного в своем интеллектуальном величии. Из этого не получилось счастья. Она зачахла рядом с ним. Летом 1920 года или 1921-го она одиноко умирала от туберкулеза на даче под Москвой. Около нее были только семилетний ребенок, Лидия и работница Таня, которая оказалась самым близким, преданным человеком. Занятый своими делами Вяч. Иванов наезжал из Москвы редко, чем Вера очень огорчалась. Мама ездила к ней на дачу и говорила, что ей никогда не приходилось видеть более печальной и трогательной кончины.

После смерти Веры Вяч. Иванов с детьми уехал в Баку, где взял место профессора. Там случилось несчастье с Димой. При каком-то морском переезде ему прищемило правую руку, которую он положил на борт лодки, и пришлось ампутировать четыре пальца. Я видела его потом перед отъездом за границу. Это был тоненький, изящный мальчик 11 лет, который стыдливо прятал изуродованную руку за спину.

Вяч. Иванов интересовался нами, когда мы были маленькие: иногда заходил к нам в детскую, любил заговаривать с нами по-английски. Он свободно говорил на 6-7 языках, в том числе по-латыни и по-гречески, и славился тем, что на каждом языке умел произносить так, как будто это был его родной язык. Он любовался красотой Сережи, отмечая ее особо.

Заметный след в моей жизни оставил и Андрей Белый. Его также я помню на протяжении многих лет. В последний раз я видела его летом 1930 года на пляже в Судаке. Это был очень странный, совсем необычный и трудный человек. У него все было свое, особенное: для него необязательны были общепринятые людские отношения и чувства; папа уверял, что он никого не любил. В нем сильно ощущалась эта необычность. Казалось, что находишься в присутствии гениального человека. Его речь, странные интонации, изменения в выражении лица - все это как будто определялось не реакцией на происходящее вокруг, а независимым внутренним состоянием его души или ума, подчиненными какой-то странной, таинственной силе. Поэтому, когда, увидев грудного, недавно родившегося младенца, он спросил: "А глаза у него уже прорезались (рассказ жены художника Бруни)?" - это не было кривляньем, а вполне закономерным для него вопросом.

У него были свои отношения к словам и звукам. Так, нашу фамилию он всегда писал через букву "С" - Гершенсон, ощущая ее именно такой. Внешность Белого была поражающая. Совсем некрасивый, лысый, с тонкими, пушистыми волосами вокруг лысины, с глубоко посаженными небольшими глазами, которые беспрестанно меняли цвет - от зеленого до почти черного, он был как будто застенчив, любил извиняться. Приходя к нам, всегда извинялся. Его извинения слышались еще в передней, когда он начинал извиняться перед горничной, открыв-шей ему дверь. Вокруг лица и головы Белого был точно какой-то светлый ореол. Недаром папа говорил, что он с гениальной меткостью сочинил для себя псевдоним. Речь Белого так же была совершенно особой. Среди вдохновенного монолога он вдруг внезапно замолкал, глаза становились темными, бездонно-глубокими, на губах на несколько секунд застывала странная улыбка, относящаяся к чему-то известному ему одному.