Барак Обама: Дерзость надежды. Мысли об возрождении американской мечты [The Audacity of Hope]

Я понимаю, что в этом я не один; на каком-то уровне я просто испытываю те же противоречивые чувства, что и другие отцы, при нестабильной экономике и меняющихся социальных нормах. Становясь все менее достижимым, образ отца пятидесятых годов — отца, который работает с девяти до пяти и содержит семью, каждый вечер садится за приготовленный женой ужин, тренирует команду юниоров и умеет держать в руках молоток, — влияет на культуру не меньше, чем образ матери-домохозяйки. Для многих мужчин сегодня неспособность быть единственным кормильцем в семье является источником недовольства и даже стыда; и не надо быть сторонником экономического детерминизма, чтобы считать, что высокий уровень безработицы и низкие зарплаты способствуют низкой заинтересованности в воспитании детей и низкому уровню браков среди афроамериканских мужчин.

Для работающих мужчин в не меньшей степени, чем для работающих женщин, условия найма изменились. Являются ли отцы высокооплачиваемыми профессионалами или обслуживают конвейер, от них ожидают, чтобы они работали больше времени, чем раньше. И рабочее расписание становится более напряженным как раз тогда, когда ожидают, что отцы — а во многих случаях они и сами этого хотят — станут более активно заниматься детьми, чем это делали их отцы.

Но даже если не только для меня идеальный образ родителя не похож на реальность, это не избавляет от мысли, что я не всегда даю своей семье все, что могу. В прошлый День отца меня пригласили выступить в Салемской баптистской церкви на южной окраине Чикаго. У меня не было заготовленного текста, но я взял тему «Что нужно, чтобы быть взрослым мужчиной». Я сказал, что настала пора мужчинам вообще и черным мужчинам в частности перестать находить отговорки, по которым их нет в семье. Я напомнил мужчинам в аудитории, что быть отцом означает не только зачать ребенка; что даже те из нас, кто физически присутствует в семье, эмоционально отсутствуют и как раз из-за того, что многие из нас не имели в доме отцов, нам надо удвоить усилия, чтобы разорвать этот круг; что, если мы хотим большего требовать от наших детей, нам следует больше требовать от самих себя.

Вспоминая свои слова, я иногда спрашиваю себя, насколько я сам соответствую своим призывам. Ведь в отличие от многих из тех, к кому я тогда обращался, мне не надо браться за две работы или идти в ночную смену, чтобы добыть хлеб для семьи. Я бы мог найти работу, которая бы позволила мне каждый вечер быть дома. Или я бы мог найти работу, которая бы приносила больше денег, работу, на которой долгие часы оправдывались бы какой-либо ощутимой пользой для моей семьи — скажем, возможностью для Мишель сократить свое рабочее время или получать какие-то крупные пособия на детей.

Но я избрал жизнь со смехотворным расписанием, жизнь, которая требует долгих расставаний с Мишель и девочками и подвергает Мишель всякого рода стрессам. Я могу сказать себе, что по большому счету я занимаюсь политикой ради Малий и Саши, что моя работа сделает этот мир лучше для них. Но такие оправдания звучат малоубедительно, когда я пропускаю школьный праздник из-за голосования или звоню Мишель и сообщаю, что сессия была продлена и отпуск придется отложить. Более того, мои недавние успехи в политике плохо успокаивают чувство вины; как однажды Мишель сказала полушутя, увидеть фотографию папы в газете — здорово, когда она там появляется в первый раз, но когда она появляется там постоянно — немного неловко.

Так что я изо всех сил пытаюсь найти ответ на витающее у меня в голове обвинение в том, что я эгоист, что занимаюсь я этим из тщеславия или затем, чтобы заполнить пустоту в сердце. Когда я в городе, я стараюсь быть дома к ужину, чтобы послушать рассказы Малий и Саши о том, как прошел их день, чтобы почитать им и уложить в постель. Я стараюсь не планировать мероприятия на воскресенья — летом я в эти дни вожу девочек в зоопарк или в бассейн, зимой мы ходим в музей или аквариум. Ругаю я своих дочерей мягко, когда они себя плохо ведут, и стараюсь, чтобы они поменьше смотрели телевизор и поменьше ели пищу с «пустыми калориями». Во всем этом я следую Мишель, хотя иногда у меня возникает ощущение, что я вторгаюсь на ее территорию — что из-за своего отсутствия я лишился определенных прав вмешиваться в построенный ею мир.

Что касается девочек, они явно чувствуют себя превосходно, несмотря на мое частое отсутствие. В основном это говорит в пользу искусства воспитания Мишель; она явно владеет оптимальным подходом к Малий и Саше, способностью установить четкие границы и при этом не душить свободу. Она также старается, чтобы мое избрание в Сенат не сильно влияло на привычный распорядок дня девочек, хотя понятие того, что сейчас считается нормальным детством американского ребенка из среднего класса, изменилось так же, как и само понятие воспитания. Прошли те времена, когда родители просто отправляли сына или дочку на улицу или в парк и велели вернуться до ужина. Сегодня, когда в новостях сообщают о похищениях и когда стали относиться с явным подозрением ко всему самопроизвольному и даже просто к малейшей расслабленности, расписание дня детей почти такое же напряженное, как и у их родителей. В нем встречи для игр, уроки балета, гимнастика, теннис, уроки игры на фортепьяно, футбол и что-то похожее на еженедельные праздники дня рождения. Я сказал Малий, что за все время, когда я рос, я был всего на двух днях рождения, на каждом из которых было всего пять или шесть детей, бумажные колпаки и торт. Она посмотрела на меня, как я смотрел на своего дедушку, когда он рассказывал о временах Великой депрессии, — со смесью любопытства и недоверия.