Вспоминается справедливый укор Пушкина о порою бесцеремонном отношении к народной памяти. Со словами "ни одна фамилия не знает своих предков" (прав и здесь Александр Сергеевич) он пишет: "какой гордости воспоминаний ожидать от народа, у которого пишут на памятнике : Гражданину Минину и князю Пожарскому? Был окольничий князь Дмитрий Михайлович Пожарский и мещанин Козьма Минич Сухорукий, выборный человек от всего государства. Но отечество забыло даже настоящие имена своих избавителей. Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ"3. Что и говорить - исторические воспоминания народа с многовековыми традициями и богатейшей историей не используются в достаточной мере! А есть великие примеры Карамзина, Пушкина, Погодина, А. И. Тургенева, Вяземского и многих других, усердно работавших на поприще сохранения национальной памяти.
Об этом упрощении, опрощении памяти писал в мемуарах А. Ф. Воейков, поэт, критик, "арзамасец": "Мы равнодушны к своему прошлому, не записываем славных деяний своих соотечественников, впоследствии они забываются... Только анекдоты о странностях знаменитых чудаков Суворова и Потемкина переходят изустно от современников к детям, но и из них половина искажена, а другая забыта". Из-за лености происходит много необъяснимых, а порою и вредных вещей.
О серьезном отношении Пушкина к рукописному наследию и скрупулезном сборе материалов для публикации свидетельствует дневниковая запись А. Тургенева за 9 января 1836 г.: "Аршияк (атташе французского посла в Петербурге, секундант Дантеса. - И. С.) заходил ко мне и уехал к Бравуре, дал Пушкину мои письма , переписку Бонштетена4 с m-mе Staal, его мелкие сочинения; выписки из моего журнала о Шотландии и Веймаре"5.
В другой его записи имеются указания на разговоры о "Записках" Талейрана, о "Записках" Екатерины Великой. К сожалению, эти сведения очень кратки и только намечают общее направление разговора. А вот в письме к А. Я. Булгакову Тургенев описывает происшедшее более пространно: "Беседа была разнообразной, блестящей и очень интересной, так как Барант6 рассказывал нам пикантные вещи о Талейране и его мемуарах, первые части которых он прочел: Вяземский вносил свою часть, говоря свои острые словечки, достойные его оригинального ума. Пушкин рассказывал нам анекдоты, черты Петра и Екатерины II, и на этот раз я тоже был на высоте этих корифеев литературных салонов"1.
Вспоминаются слова кн. Вяземского: "Что есть частные письма? Беседа с глазу на глаз, род тайной исповеди, сокровенных изменений того, что тяготит ум и сердце"2. В этом, видимо, и состоит их основное отличие от дневников и записных книжек! Это две специфические разновидности автобиографического наследия.
Приведенные высказывания Пушкина о мемуарной литературе, исторических свидетельствах носят полемический, запальчивый, как всегда, характер. Может быть, в один из таких вечеров Пушкин узнал анекдот (в данном случае краткое историческое свидетельство, талантливо пересказанное), особенно его заинтересовавший: "Государыня (Екатерина II) говорила: "Когда хочу заняться каким-нибудь новым установлением, я приказываю порыться в архивах и отыскать, не говорено ли было уже о том при Петре Великом, - и почти всегда открывается, что предлагаемое уже им обдумано". Это, безусловно, интересный штрих к уже устоявшемуся образу Екатерины Великой.
Пушкин выработал целую систему критического восприятия дневников, записок как исторических источников, обнаружив в некоторых целый ряд апокрифических, неверных фактов, как сейчас еще говорят - интерполяций и амплификаций (как в русских, национальных, так и европейских документах!). Например, он отмечал, что искаженно подается история Валуа, когда используется много легенд и непроверенных сведений из мемуаров. В "Отрывках из писем, мыслей и замечаний" Пушкин отметил: несмотря на то, что Байрон уверял, что "никогда не возьмется описывать страну, которой не видал бы собственными глазами", тем не менее в "Дон-Жуане" он говорит о России, и потому "приметны некоторые погрешности противу местности". Дон-Жуан отправляется в Петербург в кибитке, беспокойной повозке без рессор, по дурной каменистой дороге". Пушкин замечает, что "Зимняя кибитка не беспокойна, а зимняя дорога не камениста. Есть и другие ошибки, более важные". Но Пушкин готов простить грубые неточности, учитывая, что "Байрон много читал и расспрашивал о России. Он, кажется, любил ее и хорошо знал ее новейшую историю. В своих поэмах он часто говорит о России, о наших обычаях.(...) В лице Нимврода изобразил он Петра Великого" (курсив мой. - И. С.).
Читать дальше
