В одной из своих статей Кожинов пишет о своеобразной героичности самодостаточного секулярного (типа европейского) сознания, полагающего источник силы в себе самом, не нуждающегося в религиозной опоре. Для меня загадкой осталось сознание в этом отношении самого В. В., не игравшего (как это стало модно в последнее время) в православие, чуждого разглагольствованию на религиозные темы. Но проницательному уму его были доступны те глубины бытия, где в сердцах людей божественное борется с дьявольским, что раскрыто им в очень содержательной статье о шолоховском “Тихом Доне”.
Кожинов подчеркивает, что воплощение революции в романе — не только жесточайшая социальная война, но и сама любовь Аксиньи и Григория — любовь не только, как принято считать, “прекрасная”, но и разрушительная для них самих и для окружающих, вносящая распад в вековой быт, семейные отношения. В. В. не только было свойственно редкостное понимание трагичности человеческого бытия, но и в нем самом, мне кажется, жило ощущение этой трагичности, которое, может быть, преодолевалось им поистине героическим напряжением интеллектуальных сил, подвижническим трудом, особенно в последние годы.
Осенью 1989 года мы побывали с ним в моих родных мещерских местах. Выезжали мы туда по приглашению секретаря Рязанского обкома партии Хитруна Леонида Ивановича. Перед этим в газете “Литературная Россия” была опубликована статья Кожинова “«Позиция» и понимание” (перепечатана в его книге “Судьба России”, М., 1990), в которой противопоставлялись эти два понятия: “позиция” связывалась с именем небезызвестного тогда А. Адамовича, который характеризовался как конъюнктурщик, не вникающий в суть события, а политиканствующий на нем; “понимание” отводилось мне. Упомянутый Адамович под видом борьбы со “сталинизмом”, “тоталитаризмом” исходил ненавистью к русской истории, особенно к ее советскому периоду. В стране зрел государственный переворот, разразившийся вскоре — в августе 1991 года. Свои адамовичи были и в Рязани, поэтому-то, видимо, прочитав статью Кожинова, секретарь обкома и пригласил его в качестве идеологического противовеса, а заодно и меня как “героя статьи” (шутил В. В.). “Героя” в том смысле, что Вадим Валерианович, связывая идею своей статьи с моей статьей “Освобождение”, с присущей ему добротой ко мне писал: “Читая семь лет назад статью Михаила Лобанова, я испытывал, помимо всего прочего, чувство великой радости оттого, что честь отечественной культуры спасена, что открыто звучит ее полный смысла и бескомпромиссный голос — хотя, казалось, в тогдашних условиях это было невозможно...”
В статье В. В. говорилось о перевертничестве моего обличителя, “историка” Ю. Афанасьева, который еще в начале “перестройки” в сентябре 1985 года обвинял меня во “внеклассовом подходе” к коллективизации, “но не прошло затем и трех лет, как тот же Ю. Афанасьев опубликовал прямо противоположное по смыслу сочинение”. Здесь же речь шла и о политических спекуляциях Г. Попова и Ю. Черниченко. Только Кожинов мог фактами, цифрами, аргументами так прижать к “стене плача” этих крикливых “демократов”, и как жалка была после кожиновской статьи попытка Адамовича защитить себя в журнале Коротича “Огонек”.
Итак, приехали мы в Рязань. О белорусе Хитруне я слышал как о рязанском патриоте, и первое, с чего он начал с нами разговор, — это с книги “Рязанская губерния”, издание середины XIX века, выписанной им из Ленинской библиотеки. Хитрун, крепкий, без всякой рисовки мужик, рассказал нам о положении дел в области, которое он хорошо знал, облетая ежедневно районы на вертолете. Когда мы уходили от него, Вадим Валерианович с его привычным ходатайствованием за других попросил его помочь построить дом своему земляку, то есть — мне, в своей родной деревне, под Спас-Клепиками, ведь это прекрасно, сказал он, когда московский писатель будет жить интересами своих земляков... Хозяин кабинета приветствовал эту затею. В Рязани была наша полуторачасовая передача по телевидению, которая очень понравилась Лене — жене Кожинова, мы выступали в разных аудиториях, сидя за столом рядом с Хитруном, которому приходилось отбиваться от обвинений в номенклатурных привилегиях, а нам — от криков о шовинизме. После Рязани мы побывали в селе Константиново, в музее Есенина, в Касимовском, Шацком районах и, наконец, в моем — Спас-Клепиковском. (Кожинову так понравились наши спас-клепиковские мещерские места, что он пожелал встретить в них свое 60-летие, что и было сделано в начале июля 1990 года с помощью местного начальства и с участием С. Куняева, И. Шафаревича, Ю. Кузнецова и моим, о чем я рассказал в своих воспоминаниях в “Нашем современнике” № 7, 2000 г.)
Читать дальше
