Касаясь самых первых лет власти большевиков, историк обоснованно пишет, что эта власть руками “маргинальных местечковых жителей”, “порвавших с еврейством ради химеры пролетарского интернационализма”, “чуждых русской культуре, языку, национальному быту”, “бесцеремонно расправлялась с ... национальными святынями и традициями”. Надо сказать, что на особом положении в годы революции и гражданской войны находились не только евреи, но и, скажем, латыши и китайцы.
Г. В. Костырченко приводит весьма интересные данные, свидетельствующие о чрезвычайно высокой социальной мобильности евреев сразу после революции; например, среди слушателей Коммунистического университета им. Артёма в тогдашней столице Украины в 1923 году насчитывалось евреев — 41%, украинцев — 23%. Естественно, это не могло не вызвать вполне определенных настроений у населения, поэтому с середины 1920-х годов на Украине стала проводиться политика “украинизации”. Сходные процессы возникали и на других территориях страны. Однако вплоть до середины 1930-х годов попытки “коренизации кадров” оставались эпизодическими и мало что меняли.
В ряде отношений проводившаяся в 1920 — начале 1930-х годов политика была направлена против национальной культуры всех народов СССР, включая еврейский. Синагоги закрывались так же, как и православные храмы, мечети, костелы, молельные дома. Предпринималась попытка создать нового человека, лишенного любых национальных корней; участвовавшие в ее проведении — и русские, и евреи, и латыши, и украинцы — отказывались от собственной национальной культуры, пытаясь создать взамен некую вненациональную. Случилось так, что такая политика связывалась, прежде всего, с именем Л. Троцкого, хотя, скажем, для разрушения исторической памяти русского народа историк М. Н. Покровский сделал отнюдь не меньше любого латыша или еврея.
Бесспорен имевший место в 1930-е годы отказ от идеологии, ставившей во главу угла “мировую революцию” и революционный космополитизм, тогда постепенно осуществлялся переход к новой идеологии, шла идеологическая мутация режима. Ее характерной чертой стало использование традиционной знаково-символической системы народов СССР, прежде всего — русского. Время, когда слова “родина”, “отечество” и “патриотизм” подвергались революционному остракизму, завершилось не позднее 1934 года. Те, кто отказывался признавать историческое величие России, объявлялись врагами — независимо от их национальной принадлежности. Так, в “глумлении над русским народом” был обвинен Н. И. Бухарин; аналогичные обвинения предъявлялись Д. Бедному. Должны были пострадать и не успевшие перестроиться евреи — “проводники троцкистско-бухаринской линии”. Те же, кто безоговорочно стал на сторону Сталина (взять хотя бы столь разные фигуры, как Л. Каганович и И. Эренбург), продолжали пользоваться всеми милостями власти; политика “кнута и пряника” была строго селективна, причем отбор шел по идеологическому, а не национальному признаку.
Достоинство автора книги — в умении ставить вопросы, видеть проблемы и парадоксы. Одна из таких проблем — очевидное отсутствие предпосылок антисемитизма в идеологии марксизма (в любой его интерпретации). Это принципиально отличало СССР от нацистской Германии.
Peпpeccиям в СССР подвергались все, причем, как пишет Г. В. Костырченко, в 1937—1939 годах из арестованных чаще других казнили не евреев, а греков и финнов. И далее автор продолжает: “В трагической череде уничтожавшихся нацменьшинств евреи занимали тогда одно из последних мест. Всего в 1937—1938 годах их было арестовано НКВД 29 тысяч, что составляло приблизительно 1% от общей численности этого нацменьшинства (такой же процент репрессированных был характерен для русских, украинцев и других основных народов СССР)”.
Автор считает, что “вызревание официального антисемитизма” (так называется вторая глава) относится к концу 1930-х годов. Доказывая, что “переход к негласной поли-тике государственного антисемитизма” имел место, во всяком случае, не позднее мая 1939 года, исследователь приводит воспоминания В. М. Молотова: “Когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: “Убери из наркомата евреев!” ...Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов”. Отметим, однако, что “чистку” НКВД в 1939 году можно объяснить и другими причинами, помимо антисемитизма как такового.
Интересен следующий факт, приводимый в монографии: на начало 1939 года из каждой тысячи евреев высшее образование имели 57 человек, а из тысячи русских — 6, почти в 10 раз меньше. По-видимому, такая политика в области высшего образования несовместима с государственным антисемитизмом. Но и позже при формировании студенчества государственный антисемитизм (если он был) проявлялся как-то странно: в 1941 году количество еврейской молодежи среди выпускников физфака МГУ составляло 74%, а в 1942 году — даже 98% (правда, Г. В. Костырченко высказывает сомнения по поводу последнего показателя, полагая его несколько завышенным).
Читать дальше
