— Очень полезно переписывать классиков. Взять 5 страниц Чехова и переписать. Или так. Один абзац Мопассана прочесть, потом второй. А потом попробовать записать на память первый абзац и сравнить.
— Вы мне советовали когда-то это делать, я пытался, но не получается.
— Именно!
— Мне кажется, что я об этом же самом могу написать не то чтобы лучше, а по-своему.
— Тогда задайте себе вопрос, — съязвил он, — почему же я не Мопассан?
— Может, потому, в частности, что я думаю и пишу по-русски, а Мопассан — по-французски...
— У вас есть в повести “Про Клаву Иванову” такая фраза, я ее однажды ухватил глазом: “В вагонах жила мягкая белая вошь”. Я бы так не написал.
— Отчего?
— Натуралистично. Вызывает отвращение, я даже поежился.
— А мне тут этого и надо.
— Тогда другое дело...
Говорили о В.Солоухине. Я сказал: “Это хороший, думающий писатель”. “И правильно думающий, по-русски”, — сказал Л(eoнид) М(аксимович).
— Даже слишком, — возразил я.
— Слишком думать нельзя...
— Нет, он перебарщивает. Надел на безымянный палец большое золотое кольцо с вензелем “Н-II” — Николай Второй.
Л(еонид) М(аксимович) захохотал и хохотал долго, запрокинув голову.
— Но Солоухин ко мне пришел один раз с Ильей Глазуновым и с тех пор не показывается. Илья Глазунов — что за человек? — Когда я сообщил ему свое мнение и почти что провокационные разговоры, которые ведет Глазунов, он сказал:
— То же и у меня. А я заслуживаю более тонкого подхода, как Вы думаете?
Я согласился. Он сказал:
— Я гражданин страны своей и считаю, что каждый наш гражданин имеет те же права, что и я. (...)
Мы потом долго гуляли по саду... В теплице две виноградных лозы и красный бескосточковый виноград. Сорвал одну ягоду и угостил, всматриваясь в лицо и следя за впечатлением.
В саду у него — раздолье для тех, кто понимает в ботанике. Он сыплет латинскими терминами, останавливался и, с гордостью показывая на какой-нибудь жалкий листок, говорил:
— Это драгоценность. Этому нет цены!..
28 августа 1966 года, понедельник. Еще об одном мы поговорили в тот раз, и очень подробно — о статье Г. Горышина и Е. Кутузова “Спор о русском лесе” в “Литературке”. Надо было видеть, с каким возмущением он говорил о том, что Пред(седатель) Гослескомитета на Свердловском совещании лесничих не поминал даже профессора Н. И. Анучина, а ему приписали тяжкие слова. За эти дни я встретился с Анучиным, Рубцовым, Кутузовым, написал 2 странички, и надо было срочно показать их Л(еониду) М(аксимовичу).
И вот мы приехали к нему вчетвером — зав. отд. агитации и пропаганды ЦК ВЛКСМ Валерий Ганичев, гл. ред. “Молодой гвардии” Анатолий Никонов, доктор физ-мат наук Юрий Журавлев, получивший в этом году Ленинскую премию, и я. Все друзья-единомышленники, все члены ЦК ВЛКСМ.
— Молодые, красивые, здравствуйте! — сказал Л. М. и засуетился, усаживая нас в своем рабочем кабинете.
Начался разговор сразу, и сразу серьезный. Я приведу лишь некоторые отрывочные мысли Л. М., всего запомнить нельзя было — мы говорили часа четыре. О литературе, жизни, политике...
— Главное — забить в бумагу то, что преследует тебя, то, что составляет суть твоих переживаний, волнений, мыслей.
— В искусстве талант желателен, — съязвил он. — Но вещь должна подчиняться одной общей идее. Она должна составлять в о з д у х произведения.(...)
Это неверно, что ружье, висящее на стене в первом акте, должно выстрелить. Оно может и не выстрелить, если это задумано автором.
Писательство для того, чтобы “изобразить” — это не искусство. Писатель должен быть движим неистовостью, одержимостью. “Не могу молчать!” — вот почему писать надо. “Умру, если не напишу”.
Волнуешься, хочешь улучшить дело. А как? Дело писателя — его слово, но бывает, что не чувствуешь действительности, и тогда ищешь других способов. Я вам выдам одну тайну. В “Русском лесе” племянник Ивана Вихрова, петербургский коридорный, думал, что все непорядки в Российской империи оттого, что он не может поговорить с государем-императором. Это автопортрет. В свое время я думал поговорить со Сталиным...
Снова о литературе:
— Тоньшат эти французы новые. Думал вначале — полно смысла у них. Стал читать — нет ничего! Ехал с Сартром с вечера, на котором Твардовский читал поэму. “Как?” — спрашиваю. “Очень понравилось!” — “Вы же не знаете по-русски”. — “А я наблюдал за лицом Хрущева”. Потом Сартр спросил осторожно так и проникновенно о том, что сейчас надо, по-моему, людям, что мы можем им предложить главное.
Читать дальше
