Я спешу вернуться в благословенную московскую весну шестьдесят третьего года. Меня пригласили пробоваться в кино. Впервые. На знаменитую Одесскую киностудию. Как они меня вычислили — одному Богу известно. Но вычислили, нашли. Случилось это событие в начале марта. Я только что был назначен на главную роль в “Парне”.
Прочитав сценарий фильма, я первым долгом обратился к Монюкову за разрешением. И советом: как мне быть? Надо сказать, что нам, студентам Школы-студии МХАТ, категорически запрещалось сниматься в кино. Запрет исполнялся неукоснительно, вплоть до отчисления провинившегося из института. Считалось, что недоучившийся студент, соприкоснувшись с несколько другой, “киношной” манерой исполнения, утратит те драгоценные зерна мхатовской школы, что так упорно и трепетно прививали ему в стенах нашей Студии.
Были тому примеры? Очевидно, были. Но, думаю, в какой-то степени весь этот сыр-бор мотивирован эдакой ревностью, что ли. Эдакой корпоративной гордостью первой школы страны, нераздельной с легендарными именами Станиславского и Немировича-Данченко. Театральный аристократизм, черт побери, присутствовал здесь. Монюков, выслушав меня, долго молчал.
— О чем сценарий? — как-то неохотно поинтересовался он.
— Сценарий из колхозной жизни.
— Говоришь, две серии?
— Две.
— Поведай вкратце... о чем там.
Я поведал. Монюков задумался. Видно было, что ему не по душе вся эта история. Я ждал. И вдруг он, как-то весело хмыкнув носом, сказал:
— А что! Поезжай! Судя по сценарию, сниматься ты в этом фильме не будешь. Он для тебя неинтересен... А побывать весной в Одессе — это сказка! Море, солнце, Дерибасовская... Бывал в Одессе?
— Ни разу.
— Тем более поезжай. Впереди у нас много работы, так что... отдохни несколько дней. Поднаберись сил.
Денег на самолет не было. До стипендии оставалась неделя. Представитель киногруппы выдала мне деньги на билет.
— Остальные получите на месте, — успокоила она.
Взяв билет, оставив Толе Семенову трояк на пропитание, я вылетел утром из дождливо-слякотной Москвы. Набрав высоту, самолет взял курс на Одессу.
На киностудии меня окружила толпа шумных людей. Кто-то требовал билет, кто-то спрашивал размер головы, рост и полноту (а какая в то время могла у меня быть полнота?), кто-то спрашивал, есть ли у меня “киношная” ставка, кто-то просил расписаться в какой-то ведомости. Крик, шум, суматоха. И вдруг какой-то человек бьет кулаком по столу:
— Тихо! — он перекрывает все голоса. — Дайте же мне наконец поговорить с актером!
Это был режиссер будущей картины.
Пробы прошли на удивление легко и довольно быстро. Сцены, взятые для съемки, были не сложны, режиссер знал, чего хочет от актеров; оператор, как большинство операторов, был профессионален, так что к вечеру я уже был свободен. Меня поселили в гостинице и предоставили своей судьбе. Деньги обещали выдать завтра.
В номере было пусто, тоскливо. Вспомнив, что еще ничего не ел сегодня, я вышел из гостиницы, чтобы как-то решить эту проблему. В кармане у меня лежал трояк. Он шуршал о подкладку и вызывал неумеренное движение желудочных соков. Я шел по улицам Одессы и искал глазами вывеску какого-нибудь дешевенького кафе или столовой.
Вечер опускался на город. Мягко зажигались огни. Прилетевшие грачи переругивались в голых верхушках тополей и платанов. Пахло оттаявшей землей и близким морем. На углу Дерибасовской и Ленина я наконец нашел то, что искал: закусочную в подвальном этаже дома. Неоновая надпись светилась на уровне чуть выше наклонного тротуара, бетонные ступеньки спускались вниз.
Я вошел в подвал, разделся у молчаливой старушки, заказал шашлык, стакан вина и сел за свободный столик в почти пустом зале. Отхлебнув вина, я ждал заказанный шашлык. Редкие посетители занимали отдаленные столики, не нарушая устоявшейся тишины.
— Простите, вы не подскажете, что вы пьете? — раздался рядом чей-то голос.
Я понял, что вопрос обращен ко мне, и обернулся. У столика стоял молодой, не старше тридцати, мужчина. В его глазах еще виделся вопрос, только что услышанный мною.
— Подскажите, пожалуйста, как называется вино, что вы намерены выпить?
Вопрос был необычен в своей обыденности, и я несколько растерялся:
— Кажется, “Варна”, — ответил я.
Незнакомец сделал рукой легкий жест не возмущения — нет, а, скорее, недоумения.
— Как вам не стыдно пить такое сладкое дерьмо! — он вежливо, но решительно отодвинул стакан на край стола. — Этого делать не следует. Шашлык еще не принесли, вы можете подождать минутку?
Читать дальше
