Тихон любил кино. Страстно, до самозабвения. Он не пропускал ни одной новой картины, где бы в городе она ни шла. Жена его, поначалу пытавшаяся протестовать против чувствительной утечки денег из семейного бюджета, в конце концов смирилась с этой бедой. Она поняла, что всякая бескорыстная страсть требует материальной поддержки.
За примерами далеко ходить было не надо. Лешка-печник, к примеру, другой наш сосед по коридору, все свое послерабочее время посвящал выпивке (это ведь никаких денег не хватит!). Сосед с другого боку Паша, надсмотрщик городского тюремного изолятора, писал маслом картины “по клеткам”. Хоть и тихая страсть, но тоже расходная. Холст и краски — они на дворе не валяются. Паша не пил, не курил. По праздникам, нежно краснея, дарил кому-нибудь из соседей одно из своих полотен, вставленное в багетную рамку. При этом, смущаясь, тихо говорил:
— Позвольте подарить вам картину гениального русского художника Перова “Охотники на привале”.
И бережно сдергивал с рамы белую вышитую салфетку.
Так что, повторяю, жена Тихона смирилась с этим его увлечением и как бы его узаконила.
Тихон смотрел фильм всегда в одиночку. Домой приходил радостный, возбужденный:
— Васильч, кино посмотрел. — Первым, с кем он делился эмоциями после просмотра, всегда, естественно, был я.
— Понравилось? — интересуюсь осторожно.
— Фильм — на ять! — и задирает вверх большой палец правой руки.
— Название?
— Этот... как его... Тьфу, пропасть, всю дорогу помнил, а переступил порог и — как отшибло...
— О чем хоть там речь? Про что фильм?
— Про любовь! Там один, значит, подходит к ней и говорит... Что же он говорит-то?..
Он поднимает на меня растерянные глаза:
— Забыл!.. Ну, пропади все пропадом, опять забыл!..
Я пытаюсь утешить его:
— Не переживай, Тихон, подумаешь...
Он судорожно хватает меня за руку:
— Веришь, Васильч, вот смотрю — все понимаю. Имена, про что там... А выхожу из кинотеатра — и как паморок какой на меня наплывает...
Он отворачивается, пытаясь скрыть слезы. Да, с памятью у Тихона действительно не все было в порядке. Кто виноват? Война виновата. Тихон был участником знаменитого десанта на косу Чушка летом сорок второго. Там, на голой песчаной косе, десантники попали под сокрушительный огонь немецкой артиллерии и тяжелых минометов. У Тихона это был первый бой. Он даже не успел выстрелить из своей винтовки. Вспышка!.. Взрыв!.. И-и...
— И-и — полетел! — вспоминал Тихон.
— Куда?
— А маму ее знает, куда. Лечу, как птичка. Впереди, гляжу — радуга. Круглая такая. И мне надо скрозь нее проскочить. А меня все вбок заносит. Я стараюсь прямо держать, а меня — вбок. Ну точно, как у нас в деревне до войны мужик был, Володя. Напьется, бывало, и в собственные раскрытые ворота никак попасть не может. Отойдет на середину улицы, наметится в ворота, разбежится и — головой о прясло... Так и я. Башкой как об эту радугу навернусь! И слышу, какой-то голос говорит: “Ну вот теперь точно — кандей...” И провалился я куда-то...
Сколько он пролежал без сознания, Тихон не помнил. Очнулся от того, что на него брызгал дождик. Ласковый такой, теплый. Как в детстве. Тихон чуть разлепил глаза и прямо над собой увидел... немца.
— Мама миа, фриц натуральный. Ноги раскорячил, ширинка расстегнута, и поливает он меня из своего шланга почем зря. Я глаза зажмурил и, помнится, подумал: “На сколько же у него этого запаса хватит? Должно ведь кончиться”. А он, видно, накопил. Льет и льет. Я чуть не крикнул ему: “Помотал бы, что ли!..” А какое там “помотал”. Чем ему мотать? Руки у него, я заметил, на автомате сверху лежат. Устало так лежат, как у бабы на коромысле. Наработался.
Что было дальше, Тихон помнит плохо. Отыскал у среза воды какое-то колесо от машины, очевидно, сорванное взрывом, скатил его в воду и, теряя сознание, за ночь кое-как прибился к нашему берегу. Слава Богу, документы, хоть и размокшие, были при нем.
Валялся по госпиталям, долгое время ничего не помнил. Вместо памяти — тьма. Потом что-то стало проясняться, пробрезживаться. Но не до конца. Так и демобилизовали его полудолеченным. Доктора тоже не волшебники.
Родное село было разорено войной, и подался Тихон в Воронеж. Он хоть и был разбит до основания, но… все-таки город. Устроился работать кочегаром в котельную, женился. Как инвалиду войны, дали ему комнатку...
* * *
Воскресный город чист, просторен, не суетлив. Исчез заполошный будничный ритм. Во всем чувствовалось благодушие, развалистость. Точно выспавшийся всласть человек взглянул ненароком со сна на себя в зеркало, потянулся и удовлетворенно пробормотал: “А я еще ничего”...
Читать дальше
