Сейчас мало кто помнит, что несколько стихотворений Рубцова в свое время весьма удачно положил на музыку непрофессиональный композитор, никому не известный майор милиции Сергей Лобзов. Вадим сделал все, чтобы его имя стало известно всем почитателям поэта.
Да, он умел создавать репутации, но безо всякой личной корыстной или мелко-прагматической цели. Просто из любви к истине и искусству. И рука в этих делах у него, слава Богу, была легкая. И на подъем во все свои годы он был легок, и все, что знал сам, он как бы считал своим естественным долгом передать любому человеку, который в ту минуту был рядом. Никогда не забуду забавную сцену. Вадим частенько на правах старшего упрекал нас в ребячестве, но сам иногда с удовольствием впадал в него. Однажды по просьбе Георгия Васильевича Свиридова я привез к нему на дачу Кожинова, они сразу же разговорились, как будто были давно знакомы. Сидели рядом друг с другом, как два античных мудреца-стоика — особенно Свиридов — серебряноголовый, с римским профилем. Свиридов расспрашивал Кожинова о поэтах, Вадим увлеченно читал композитору стихи Юрия Кузнецова, Алексея Прасолова, Анатолия Передреева, а потом вдруг решил спеть несколько песен на слова Рубцова и Тряпкина. Я обомлел от такой дерзости — без гитары, без аккомпанемента! Ну, не будешь же предлагать великому Свиридову сесть за рояль. Но тому очень понравилось простодушное предложение Вадима, он тоже развеселился, как ребенок, слушая кожиновское исполнение, а я смотрел на них и вспоминал “Моцарта и Сальери” Пушкина, сцену, когда уличный музыкант исполняет Моцарту его собственную мелодию и тот радушно смеется. Правда, третьим при этом был я, как бы играющий роль Сальери, но ведь при этой сцене безмолвным соглядатаем был и сам Пушкин...
* * *
Осенью 1960 (или 1961?) года мы с Передреевым провожали его в Саранск, к Михаилу Бахтину, о котором услышали от него впервые. Да что мы! Ровесники Бахтина, московские интеллектуалы и знаменитые писатели — Эренбург, Федин, Леонов, Шкловский, Пинский, Эльсберг и прочие ровесники века напрочь к тому времени забыли и вычеркнули из своей памяти это имя. Вадим же сделал невозможное: приехал в глухую Мордовию вместе с Гачевым и Сергеем Бочаровым и открыл для России, казалось бы, утраченное навсегда (с 1929 года Бахтин жил в ссылках и забвении) имя великого русского человека. Впрочем, предоставлю слово самому Вадиму Валериановичу из его скупых воспоминаний о Бахтине:
“Не скрою, что нынешний всемирный триумф Бахтина вызывает у меня особенное личное удовлетворение. Сорок лет назад, в конце 1950-х годов, я изучил книгу Бахтина о Достоевском, вышедшую в свет в 1929 году (уже после ареста ее автора). Книга произвела на меня громадное, ни с чем не сравнимое впечатление, и я стал разыскивать ее исчезнувшего за тридцать лет до того творца... Узнав, наконец, что он “никому не известный” преподаватель Саранского (Мордовского) пединститута, я написал ему (в ноябре 1960 г.) от имени нескольких своих коллег, но, конечно, прежде всего от самого себя, и, в частности, сказал о его, бахтинском, поколении: “мы ясно сознаем, какое поистине всемирное культурное значение имеет научная мысль этого поколения...”
С этого письма началось воскрешение Бахтина в русской истории, а одновременно — и окончательное становление Кожинова как мыслителя, историка, философа и даже как православного человека:
“...Помню, как еще в 60-х годах в Саранске он в течение нескольких часов, затянувшихся далеко за полночь, говорил мне о Боге и Мироздании, говорил так, что я ушел в гостиницу в буквальном смысле слова потрясенный и не мог уснуть до утра, пребывая в никогда не испытанном духовном состоянии, похожем на то, описание которого я впоследствии нашел в сочинении Нила Сорского...”
Вадим вспомнил о Ниле Сорском не случайно, потому что через несколько лет после встречи с Бахтиным он путешествовал по северным районам Вологодской области и узнал, что неподалеку от Ферапонтова монастыря находится другой великий монастырь, превращенный в больницу для душевно неизлечимых людей, — Пустынь Нила Сорского (1433—1508). Он загорелся мыслью попасть туда, пришел к секретарю местного райкома партии и попросил, чтобы ему дали машину и краеведа для поездки в лесную глушь.
Секретарь удивился: зачем москвичу, известному литератору, интересоваться каким-то давным-давно забытым Нилом Сорским, но Вадим нашелся:
— Представьте себе, — сказал он секретарю райкома, — что Нил Сорский для своего времени был великим идеологом, считайте, по нынешним меркам — членом Политбюро, кем-то вроде Суслова той эпохи!
Читать дальше
