Драма назревала: “О моей сердечной комедии молчу — право нечего и сказать, так это избито и истерто” (июнь 1850 года).
1 июля 1850 года он совершенно категоричен:” Я не женюсь на Лазич, и она это знает”.
С этой поры он обречен на духовное одиночество.
Фет, по собственному признанию, пытался убедить ее, что не может быть счастливого брака, когда оба не имеют достатка: “Я ясно понимаю, что жениться офицеру, получающему 300 руб., без дому, на девушке без состояния значит необдуманно и недобросовестно брать на себя клятвенное обещание, которого не в состоянии выполнить”.
В мае 1851 года Фет еще раз приезжает в Березовку к Бржеским. Опять весна, безумствуют в садах и за рекой соловьи, но теперь Фет уже считает возможным жаловаться Алексею Федоровичу на “томление, которое выражалось в письмах хорошо знакомой им девушки”. Бржеский советует Фету съездить к Елене, чтобы “постараться любыми усилиями развязать этот “гордиев узел”. Фет не поехал. Как заметила по этому поводу Т. А. Кузминская, долгие годы знавшая Фета, “он всегда помнил себя прежде всего. Практическое и духовное в нем было одинаково сильно”.
Как позднее признался Фет: “Я виноват; я не взял в расчет женской природы и полагал, что сердце женщины, так ясно понимающей неумолимые условия жизни, способно покориться обстоятельствам. Не думаю, чтобы самая томительная скорбь в настоящем давала нам право идти к неизбежному горю всей остальной жизни”.
В это время он уже собирался в Питер, мечтая серьезно заняться переводами.
Пора, пора из теплого гнезда
На зов судьбы далекой подниматься...
Он развивал свои мысли далее: “Может быть, это будет еще худшее худо — но выбора нет. Если мне удастся устроить это дело — к черту все переводы в Питер, засяду в деревне стричь овец и доживать век”.
“Итак, что же — жениться — значит приморозить хвост в Крылове и выставить спину под всевозможные мелкие удары самолюбия. Расчету нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу”.
Это, пожалуй, самое главное признание. Он не хотел сделать несчастной ту, которую сильно любил, а женившись при ограниченных средствах, он еще меньше имел шансов выбраться из кромешного ада бесперспективной провинциальной армейской жизни.
Полный разрыв толкнул ее на отчаянный шаг. В общем, это не скрывал Фет: “Ты отстрадала, я еще страдаю”, или: “Как тебя умолял я — несчастный палач” и много других примеров имеется в его стихах.
В его памяти вставали все новые факты и подробности, оправдывающие его перед самим собой: “В последнее время мне не удалось побывать у Петковичей, но на походе чуть ли не всему полку пришлось проходить мимо Федоровки, и притом не далее полуверсты от конца липовой аллеи, выходившей в поле. Сам Карл Федорович (командир полка. — И. С.) с нами походом не шел, иначе, подъехав к левому его стремени, я считал бы себя безопасным от всякого рода выходок собравшихся в кучку с левой стороны походной колонны зубоскалов. Чтобы избежать заведомо враждебной среды, я безотлучно шел в голове полка, перед трубаческим хором, начинавшим играть по знаку штаб-трубача при вступлении во всякое жилое место. Мои поездки к Петковичам не могли быть неизвестны в полку, но едва ли многие знали, где Федоровка. Душа моя замирала при мысли, что может возникнуть какой-нибудь неуместный разговор об особе, защищать которую я не мог, не ставя ее в ничем не заслуженный неблагоприятный свет. Поэтому под гром марша я шел мимо далекой аллеи, даже не поворачивая головы в ту сторону. Это не мешало мне вглядываться, скосив глаза влево, и — у страха глаза велики — мне показалось в темном входе в аллею белое пятно. Тяжелое это было прощание”.
Длинное оправдание Фета ясно вскрывает его расчет и планы, но почему-то он в конце написал, что “у страха глаза велики”. Почему не любовь заставила его искать в конце аллеи силуэт той, к которой стремилось его сердце?
Кажется, издали странника бедного
Нежно приветствуешь ты...
В 1850 году он все реже бывает у Петковичей, еще лишь раз встретился с Еленой, оправдываясь тяготами армейской службы. Радости встреча не принесла:
...Цветы последние в руке ее дрожали;
Отрывистая речь была полна печали,
И женской прихоти, и серебристых грез,
Невысказанных мук, и непонятных слез...
Она переживает вынужденную разлуку, он тверд в своем решении. В своих воспоминаниях он невозмутимо пишет: “Я должен, не взирая ни на какие волнения, прочно утвердиться в своем новом положении”.
Читать дальше
