23 июля 1980 г. (Запись Ирины Ракши)
Сегодня у нас были Дангуловы15. С. А. говорил высокие вещи, в восторге от картины. Сидели в мастерской в креслах перед “Полем”, долго молчали. В восторге и от “Настроения” (Валя прислала из Уфы)16, Юрочка устал. Сейчас пришли домой из мастерской. Он говорит: “Я не причастен к миру вещей, — смотрит на мебель, — они от меня совершенно отделены. Знаешь, меня в прошлом году поразило в Париже — причастность, привязанность человека к вещи. Когда целая жизнь определяется вещами. Это фетиш: все для вещей. И только перед смертью человек понимает, что глубоко обманут. Вещи жестоко покидают его, отделяются. И то, за что он боролся всю жизнь, оказывается чуждым его сути... Но происходит и другое. Родственники жадно набрасываются на вещи, думая, что это продолжение жизни, процветание, достаток, — это новый фетиш. И круг продолжается. И только перед смертью вновь — жуть разочарования... Всю жизнь некоторые прячутся за вещь. Вещь как выражение достатка и влияния в обществе. И только смерть все обнажает”.
24 июля 1980 г.
Дух наш находится с плотью в неравной связи. Дух всемогущий, который может проникнуть в великие тайны, привязан к жалкой плоти. И надо быть именно духом, чтобы эту связь принимать как должное. И все же в пределах плоти он успевает сделать очень многое. Как бы все время обманывая ее.
Интересно, с какой готовностью и легкостью мои зрители, глядя на картину, воспринимают ее. Славно это высказались Дангуловы: словно это художник своей картиной, наконец, высказал их мысли, их раздумья, показалось, что все это раньше принадлежало им. Они берут замысел художника как свой, воспринимают как свой. И это прекрасно. Значит, художник — попал . В этом великая радость — отдавать. Я в сентябре это отдам всем, и мне это не будет принадлежать. В этом моя радость.
Все в моей картине линейно сходится к глазам Дмитрия, по вертикалям, диагоналям, горизонталям. Это настолько органично мне удалось, что никто вроде и не замечает. Его рука — к Бренко — решающая линия. Она — и к глазам... Все стоят шатром, и Дмитрий здесь самый высокий. Наше войско — не боевой порядок, а клин. Они вышли немного вперед. И этот клин идет из глубины и снизу вверх (от воина с секирой к Спасу). И еще — голова Дмитрия заключена в круг — конем и знаменем. Все герои так повернуты к Дмитрию, что помогают всем перспективным сходам, идущим к нему. Диагональ плеч ратника с секирой — к Дмитрию. Повороты всех голов — тоже на это работают. Мальчик и весь его корпус — абрис — идет к лицу Дмитрия. Этому же помогают даже неровности почвы — они вторят шатровой расположенности людей в пространстве картины.
Эта моя картина не просто извлечение из прошлого. Напротив. Это мое сегодняшнее обращение к ним, тем, которые пали. О том, что мы живы, что мы — есть, что мы сильны, что мы едины и миролюбивы, что мы многому научились, что они тогда не зря пали, что дух наш не оскудел, что мы и сейчас можем собраться, что нам надо держаться вместе.
25 июля 1980 г. (Запись Ирины Ракши)
Юра: “Перестала существовать ценность умения рисовать. Раньше художники были при дворах, их искусство было дорого, и дорого ценилось (не как ремесло, а как чудо). Теперь же рисовальщик не ценится. Надо быть еще личностью. И многие художники этого не выдерживают. А природа станковой живописи такова, что она должна воздействовать интимно. Не как лозунг не как уличная скульптура (масштабом или идеей), а интимно. Интимность в том, что живопись должна воздействовать на зрителя индивидуально. Настолько, что то, что он ищет и находит в картине, должно быть его открытием. Он смотрит на картину и находит для себя, для души в ней что-то свое, делает свое открытие. Даже в названии, в слове. Например. “Поздняя осень” — не трогает. А вот “Поздняя осень, грачи улетели”— начинается воздействие образное. Состояние природы, когда грачей уже нет. Через интимное восприятие зритель только и может раскрыть для себя картину и понять автора и его замысел. Сама мысль картины должна быть подана через образ, его интимность. Живые вещи нужны. Я хочу выздороветь. Ирок, и посвятить тебе много картин...”
25 июля 1980 г.
Вот не закончил еще “Поле Куликово”, а уже думаю о другой картине, о “Кресте за картошку”. Это всегда так. Мне уже кажется, что новая картина лучше будет.
Фильм “Восхождение” для меня — это жизненная школа. И я бы, не будь “Восхождения”, не взял бы так “Поле Куликово”.
Читать дальше
