Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №7 (2004)

Обречённому свет ни к чему…

Шаг твой долгий, ночной, отдалённый

Мне как будто пространство открыл.

И тогда я взглянул — опалённо,

Но в неясном предчувствии крыл.

Среди русских художников

Марина ПЕТРОВА

В. М. ВАСНЕЦОВ. “СНЕГУРОЧКА”. НЕТРАДИЦИОННЫЙ АНАЛИЗ

В ТРАДИЦИОННОМ ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ

На первый взгляд может показаться стран­ным: почему “Снегурочка”? Точнее, почему опять “Снегурочка”, которая еще сто лет назад была сразу же признана современниками “драгоценным образцом русского твор­чест­ва”?(1). И все последующие исследователи, по сути, развивали и уточняли эту совершенно справедливую мысль В. В. Стасова. Воз­можно, именно поэтому анализ и оценка васне­цовских эскизов сначала к пьесе-сказке А. Н. Островского, а затем к опере Н. А. Рим­ского-Корсакова никогда не замыкались на сценографии как таковой, а всегда рассматри­вались художественной критикой в контексте идей, тенденций и явлений, кото­рыми харак­те­ризовались и русское искусство, и сама жизнь России последней четверти XIX века.

Но что же такое для нас “Снегурочка” сегодня? А что она означала для своего времени, кроме того, что служила, и по праву, “драгоценным образцом”? Эти вопросы пере­станут казаться риторическими, если учесть, что, родившаяся на пике национального подъема, она вобрала в себя всю неодно­значность и даже противоречивость сложившейся обстановки в России.

Не буду долго останавливаться на характеристике этого времени. Позволю себе только два-три штриха к его портрету. Прежде всего, это не только не затихающая, но даже обострившаяся борьба западников со славянофилами. Борьба, которая, по словам одного из крупнейших русских историков Ивана Забелина, “пробуждалась всегда тем сильнее, чем неудовлетвореннее оказывалось современное устройство, чем настоятельнее являлась потребность перемен и улучшения, чем, следовательно, живее чувствовалась необходимость отыскать прямой и верный путь общественного спасения”(2).

Вместе с тем на фоне широкого распространения атеистических идей и, как следствие, постепенной утраты этических и духовно-нравственных устоев общества стали все настойчивее высказываться опасения за драматический исход назревающей ситуации.

“...Общество наше, — писал еще в 1865 г. И. С. Аксаков, — разойдясь с народом, сорвавшись с корня, не имея к чему прилепиться, влеклось по дуновению всяких ветров, слонялось из стороны в сторону, от одного иноземного образца к другому и, можно сказать, — не жило, а сочиняло жизнь”(3).

Именно поэтому как к средству восстановления национального самосо­знания все более активизируется интерес к Русской идее. Зародившаяся в XI веке и впервые изложенная митрополитом Иларионом Киевским в его известном “Слове о Законе и Благодати”, Русская идея трактовалась ее автором прежде всего как христианская идея спасения. Порожденная православным сознанием Русская идея постоянно вбирала в себя духовные свойства народа, одновременно выражая и его “особенную физиономию”, как говорил Пушкин, видя ее “в образе мыслей и чувствований, тьме обычаев, поверий и привычек”.

Начиная с 1830-х годов Русская идея становится объектом самого пристального внимания и глубокого изучения. На ней сосредотачивается общественная, публицистическая и философская мысль. И прежде всего потому, что она, религиозная по своей природе, не только всегда охватывала, но и определяла мирскую сферу бытия. А в ней — историю, политику, экономику, культуру, искусство и вообще весь душевно-духовный уклад народа. Таким образом, овладение Русской идеей могло стать средством, с помощью которого можно было воздействием на общественное сознание стать на пути надвигающейся катастрофы. “Все уже достаточно убедились, — писал несколько позже И. Забелин, — что религиозное, нравственное спасение общества, которым исключительно была занята мысль наших предков, нераздельно со спасением политическим... ибо спастись во всех смыслах — значит разумно устроить свою жизнь, основав ее на высшей нравственности, истинно человеческих началах”(4).

Вот те соки, которые, на наш взгляд, питали национальный подъем в России. И уже на его начальной стадии формулируется знаменитая триада — “православие, самодержавие, народность”, выдвинутая как идея общест­венного спасения. Но русское общество, по словам К. Леонтьева, рукоплес­кав­шее, “плакавшее и даже падавшее в обморок, радуясь, что мы наконец-то созрели, или, вернее, — перезрели до того, что нам остается заклать себя на алтаре всечеловеческой (т. е. просто европейской) демократии”(5), не поняло, не осознало, что ему предлагалась не просто идея объединения, но идеология национального подъема и спасения.