Григорий Свирский - Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост»

– Да, идиотская спешка, – соглашаюсь я, машинально собирая прибор для вакуум разгонки. – Конечно, на кафедре много сотрудников, которые могли бы завершить то, что под силу и студенту третьего курса… Видно, для него это дело принципа. Он хочет, чтобы я честно отработала свою пятерку.

За окном уже давно стемнело. Я сижу в защитных очках и смотрю, как в приемник падают капли. Температура, давление, капли… Немыслимая боль в голове. Температура, давление, капли.

– Можно снять очки, – доносится до меня голос Пшежевского. – Вот и все. Как самочувствие?

– Плохо.

– А выглядите вы нормально.– Он испытующе, заботливо, казалось мне, оглядывает меня.

– Пожалуйста, вымойте посуду и вытяжной шкаф… Потом поговорим, и я доставлю вас в общежитие..

Наверное, эта посуда и была тем самым перышком, которое ломает спину верблюда. Сознание честно заработанной пятерки уже не вызывало радости..

Какая чепуха с этой зачеткой. Она же дома! И при чем здесь общежитие… Я на ногах не стою, о чем сейчас разговаривать? Плевать я на все хотела… Сбежала вниз, схватила пальто и, не застегнувшись, выбежала на морозную улицу…

Угасающая осенняя голубизна неба заставляет остановиться, порадоваться прозрачной и бесконечной голубизне, оглядеться вокруг. Я глотаю воздух, пахнущий дымом и свежеиспеченным хлебом. Тогда я еще не понимала, какое это счастье – дышать. Может надо было постоять подольше и надышаться на много лет вперед…

Но такси уже мчится по Ленинскому проспекту.

Светлое, недавно выстроенное здание. «Полимеры – это будущее», – гласит надпись у входа, к которому подъехала скорая помощь.

– Кому-то еще хуже, чем мне? – подумала я вслух. И мысли у меня не было, что она за Любой Рябовой. Что забота Пшежевского обо мне простиралась так далеко…

Я должна вернуться в сегодняшнее утро, и снова притти в свой дом.

Это был «маршальский дом», как его называла наша тихая Якиманка. Он высился напротив французского посольства. Во двор часто въезжали черные «Чайки», и тяжелые двери подъездов распахивались перед адмиралами и маршалами.

Первый раз я пришла сюда еще школьницей. Отец моего будущего мужа «адмирал» Рябов возглавлял политическое управление военного флота. Мне в ту пору это почти ничего не говорило. Генерал-полковник береговой службы или «Адмирал», как его все в доме называли, неожиданно умер, по сообщению газет, в «полном расцвете сил». Вернувшись с похорон, свекровь впервые сказала, что его здоровье подорвали те два года лагерей, хотя еще до войны он был реабилитирован и молниеносно повышен в чине. Мужу и свекрови остались немалые сбережения, многокомнатная квартира и государственная пенсия. Казалось, ничто на свете не могло поколебать спокойствия и благополучия этой семьи. И хотя адмирал уже давно покоился на Ваганьковском кладбище, уклад нашей семьи не изменился. За три года замужества я почти привыкла ощущать себя маленькой частицей нашей военной элиты. Правда, меня еще смущали многочисленные лифтеры и коменданты, которые почтительно раскланивались со мной, когда я входила или выходила.

В доме отца, концертмейстера и дирижера Большого театра, я не привыкла, чтобы кто-то здоровался со мною первым. Пришлось свекрови снова и снова повторять мне свои уроки:

– Вся эта челядь обязана тебе в пояс кланяться, – строго наставляла она.

– Коли тебе не по нраву, можешь даже не замечать. Но запомни раз и навсегда, что ты теперь Рябова .

– Чем от тебя несет?! – Сергей шарахается в сторону.– Это что-то жуткое. Рядом с тобой стоять невозможно.

Я бросаю одежду в кладовку, халат вывешиваю за окно.– Подумаешь, несет…– ворчу я. Иногда его барство раздражает меня.– Я целый день работала, как проклятая…

– Черт бы подрал твою химию, Единственно, что я хочу, чтоб моя жена почаще была дома…

Как обычно, вечером Сергей в шелковом халате. Он чем-то напоминает мне восточного князька – слегка раскосые глаза под густыми сросшимися бровями, смоляные волосы. Химия – единственный камень преткновения в нашей супружеской жизни.

Засыпаю каким-то странным поверхностным сном, ощущая озноб и ломоту во всем теле. Снится кошмар. Кто-то все играет в футбол моим черепом, как мячом.

– Проснись! Ты слышишь меня? Ну, просыпайся же!

С трудом разжав веки, вижу лицо Сергея, искаженное не то испугом, не то злобой. Не понимаю. Они никогда не будил меня так, как сегодня. Резким движением он открывает шторы.

– Немедленно подойди к зеркалу, – произносит он сдавленным голосом. – Что с тобой?