Отар Кушанашвили - Я. Книга-месть

Мне без малого сорок, моя келья полна призраков, я могу часами рассказывать о целительной роли бессонницы в жизни нормального парня.

У меня за плечами развод, а это… Вам лучше не знать.

Г-н Президент, из писем неуемного публициста Минкина Вы знаете, что в стране происходит много-много значительного.

Вот, например, моя книжка, блестяще написанная, вышла.

Я остроумен, как Черчилль, эмоционален, как певец Рамазотти, амбициозен, как Сурков, иногда, стыдно признаться, как Хлестаков с его напыщенной мутью.

Я образцовый работник, с меня стружку снимать не за что; я – интеллектуальный ковбой с грустными глазами; успеваю нажать на спусковой крючок раньше любого оппонента; спросите моих оппонентов: мои трассирующие шутки ядовиты.

А иногда, знаете, я не стыжусь струящихся потоков слез. Вот, например, когда наши балбесы в Вашем присутствии продули в Мариборе, безвольные стервецы.

Много лет назад, когда я принял участие в передаче «Акулы пера», артисты объявили меня погибелью цивилизованного мира, а люди – своим любимцем, который просто обязан терзать артистов от их, людей, лица.

Я отчетливо помню себя тогдашнего: я приехал из Кутаиси, работал в газете, и мне казалось, что артистов можно расспрашивать не только о творческих планах.

Только не говорите, что и Вас не захватила эта, теперь уже легендарная, программа своим расхристанным, что ли, духом. Мной. Я пишу эту эпистолу, уверенный, что Вы знаете, кто я такой.

Недержание слов – мой бич.

Я бываю простодушен, как полевой цветок. Бываю простофилей, но чаще – притворяюсь.

Широко и блестяще пишу о футболе, глумлюсь над новым русским кино, один из образчиков которого купил на Горбушке; знаете, как величать образчик? «Съешь мое семя».

В смысле весомости любое мое заявление априорно резонансное. Есть даже некоторые люди, убеждающие окружающих, что мои писания искрятся остроумием. Во времена, когда самый повествовательный жанр редуцируется до сообщения в «Твиттере», я ладный и складный рассказчик, но нос высоко не задираю.

Хорош я в жанре бессвязных заметок под влиянием теплового удара или дождя.

Тех, кто мне хамит, могу подвергнуть карательной медицине.

Силен и по части ячества, что твой Евтушенко, и по части самоиронии, что твой Андрей Григорьев-Аполлонов.

Прочитав эту книгу отчаянной публицистики, Вы поймете, что равных мне в словесной акробатике нет, мой «вокал» безупречен, мозжечок эффективен.

Я носитель щепетильной викториански-грузинской чувствительности, и я спрашиваю Вас, Верховного Нашего Работодателя: почему я, ума палата, в полной мере до сих не востребован?

Нет мне места в грязной реальности индустриальной революции, что ли? Хинштейну есть, а мне нет? При моей-то лютой профессиональности? При моем умении с открытым забралом биться с себялюбцами густопсовыми, которым на Родину насрать?

Вот Вы, умеете жить в гармонии с хаосом? Я – умею, и хаос боится меня, а гармония любит. Скажите об этом Суркову, пусть на чай пригласит. Не все им с Колесниковым друг дружку читать, иногда нужно знакомиться с образчиками безупречной выделки словесной ткани.

Ваши аналитики описывают состояние умов в стране как «трудное». Но я – вот он Я, и что же, искуситель Вы мой Верховный? Я брошен писать о фанерных артистах, с моим-то гибридом мозжечка и пронзительного взора! Под носом у вас. Я – злейший супостат всех тупых, объект любви утонченных натур.

Пройдет год, много два, у меня случится самый пик формы, Вам как раз будет нужен хоть один гений в окружении, умеющий даже изо льда делать порох; предавший анафеме грузинский режим; парень с маскулинной внутренней сутью, сочетающий в себе пассионарность с гипертрофированной неуступчивостью.

Да дамский угодник, наконец!

Все – в одном.

Обернитесь, по сторонам осмотритесь: ходячие декорации.

Тогда как Вам надобен я.

«Замкнувшись в мыслях о себе, Земного счастья Он лишился».

Это, конечно, не о Вас. Это о многих из тех, кто с Вами работает.

Позаботьтесь обо мне, и я научу Вас извлекать из общения с кем-либо максимальные молекулы счастья.

Поскольку моя профессия не приносит в нашей стране ни х…я, я уж хотел бросить ее, оставив вам минкиных и троицких с их шаткими представлениями если не о морали, то о последовательности хотя бы.

Я популярнее, чем Обама в Америке, но после развода уже не накопить на недвижимость размером с конуру.

Уж если я, чей мыслительный репертуар богаче, чем у Эйнштейна, не заслужил званий и коттеджей, уж я не знаю тогда, кто заслужил.