Василий Шульгин - Что нам в них не нравится…

Поэтому-то я и называю настоящую главу «Антисемитизм иррациональный или трансцендентальный». Я не в силах в этой плоскости мышления ничего доказывать и даже анализировать. То или иное решение этого вопроса, то есть определение удельного веса двух рассматриваемых народов, русского и еврейского, является мне в порядке категорического императива, ни для кого, кроме меня, не обязательного. Всякий, кому не лень, скажет, что я чувствую так именно потому, что туман личных привязанностей лежит у меня на глазах. И никогда никому я не смогу доказать противоположного.

Но все же я пытаюсь выразить, что возможно, хотя бы теоретически, выпрыгнуть из заколдованного круга эгоцентричности; можно смотреть на явления «внешними глазами». Хотя и существует мнение, что самого себя нельзя поднять за волосы, однако человек в известных обстоятельствах способен мысленно витать над тем местом, какое он реально занимает; способен, и не сидя на авионе, видеть землю так, как будто бы он был летчиком-наблюдателем, то есть a vol d'oiseau. Но так как это не есть подлинный взгляд, а только мысленный, то, разумеется, сей взгляд может быть ошибочный, превратный. Но все-таки такого вытягивающего самого себя за волосы человека будит какая-то мысленная картина, какое-то представление о том, что он увидел бы, если бы действительно поднялся на высоту. И хотя эта картина будет неверна, но все же она будет полезна, как попытка расширения горизонта.

И вот, подымая самого себя за волосы, я ставлю вопрос.

С этой горней точки зрения, с высоты духовной Эйфелевой башни, может быть, совершенно не важны наши стремления и усилия, наши великие душевные переживания, именуемые национальными чувствами? Может быть, наш патриотизм нелеп, если он защищает безнадежное и вредное дело? Представим себе патриотизм лошадей, которые боролись бы против инвазии автомобилей. Тонконогие англичане, прекрасноглазые арабы, крупораздвоенные ардены и клайдестали произносили бы горячие, пламенные речи в защиту исчезающей лошадиной породы; взывали бы сплотиться на ее защиту. И роняя то слезы, то страстные призывы (подобно дождю и молнии), орошали и зажигали бы святые чувства лошадиного национализма.

Но Васька слушает да ест. Под истерическое лошадиное ржание Ролс-Ройс жрет в полчаса полсотни километров; рычащие камионы передвигают каменные громады; и ни кровным скакунам, ни породистым тяжеловозам не остановить неумолимой поступи века.

Не так ли бывает с народами? Пробыв несколько веков или тысячелетий на челе других наций, данный народ исполнил свои функции; тогда он уходит в архив истории, уступив честь и место другим народам, данному времени приуготовленным.

И может быть, будем иметь мужество поставить и этот вопрос — может быть, и для России, для русского народа, этот час пробил? Доброе тысячелетие русский народ боролся и строил, сеял и собирал жатву на пространстве шестой части света. Это была блестящая гегемония. За русскими шла целая толпа других национальностей, которым мы были старшими братьями. Конечно, бывали всяческие «недоразумения», но и на самом солнце есть пятна. Во дни нашего блеска и расцвета даже такие люди, которые были всецело враждебны русской государственности, признавали, однако, ее заслуги. Признавали даже в таких делах, которые являются по меньшей мере сомнительными. Так, французский социалист Прудон говорил:

— Россия уничтожила Польшу как самостоятельное государство. И хорошо сделала. Ибо Польша была такая республика, где был рай для пана и для ксендза, но мужик испытывал все муки чистилища!..

Я не хочу идти за Прудоном и не буду идеализировать русской политики в отношении Польши. На мой взгляд, эта политика не удалась уже потому, что поляки неоднократно восставали против России и в конце концов добились восстановления независимого польского государства. И хотя существует мнение, что многие поляки, жившие в пределах России, теперь, после того, как ее нет, вспоминают ее с теплым чувством сожаления, но это не колеблет основного положения. В общем, потребность иметь свое собственное государственное бытие у поляков настолько сильна, что было ошибкой это государственное бытие уничтожать. Может быть, этот «хлоп», о котором Прудон утверждал, что его жизнь в Польше напоминала муки чистилища, может быть, он и благодарен в глубине души России, давшей ему освобождение от крепостной зависимости и наделившей его землей, но в таком случае эта благодарность какая-то уже слишком «застенчивая» и ни в чем до сих пор не выразившаяся.