Самый сложный цвет – белый. Это цвет Сути сказанного, цвет Истинного смысла. Хочешь сказать монолог «Быть или не быть» белым? Сначала докопайся до этого цвета, до того, как оно должно быть. На самом деле абсолютно, чисто белого и нет ничего. Если возвращаться к примерам из драматургии, вспоминая те роли, которые лично мне довелось сыграть, могу сказать, что, пожалуй, у шварцевского Ланцелота есть что-то близкое.
…Что-то я недоговорил… Эй, вы! Не бойтесь. Это можно – не обижать вдов и сирот. Жалеть друг друга тоже можно. Не бойтесь! Жалейте друг друга. Жалейте – и вы будете счастливы! Честное слово, это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле.
Это библейские истины! Не знаю, насколько может дотянуться, поднять себя до этого уровня и очистить свою душу актер, исполняющий роль Ланцелота, но, во всяком случае, здесь потенциально заложен белый цвет или по крайней мере что-то близкое к нему. Очень редко это встречается в драматургии. Это как цвет ауры. У каждого человека он свой, и только у «продвинутых» она более-менее приближается к белому цвету. Но аурой белого цвета обладают считанные единицы. Это высший, божественный цвет. Человеческая душа должна быть настолько очищена! А уж как лично ты окрасишь – это другой разговор.
С черным цветом та же история. Безусловно, абсолютно черного ничего нет. Вот тебе пример – монолог Клавдия в «Гамлете». Мне он очень нравится.
Удушлив смрад злодейства моего.
На мне печать древнейшего проклятья:
Убийство брата. Жаждою горю,
Всем сердцем рвусь, но не могу молиться.
Помилованья нет такой вине.
Как человек с колеблющейся целью,
Не знаю, что начать, и ничего
Не делаю. Когда бы кровью брата
Был весь покрыт я, разве и тогда
Омыть не в силах небо эти руки?
Что делала бы благость без злодейств?
Кого б тогда прощало милосердье?
Мы молимся, чтоб Бог нам не дал пасть
Иль вызволил из глубины паденья.
Отчаиваться рано. Выше взор!
Я пал, чтоб встать. Какими же словами
Молиться тут? «Прости убийство мне»?
Нет, так нельзя. Я не вернул добычи.
При мне все то, зачем я убивал:
Моя корона, край и королева,
За что прощать того, кто тверд в грехе?
У нас не редкость, правда, что преступник
Грозится пальцем в золотых перстнях,
И самые плоды его злодейства
Есть откуп от законности. Не то
Там, наверху. Там в подлинности голой
Лежат деянья наши без прикрас,
И мы должны на очной ставке с прошлым
Держать ответ. Так что же? Как мне быть?
Покаяться? Раскаянье всесильно.
Но что, когда и каяться нельзя!
Мучение! О грудь, чернее смерти!
О лужа, где душа, барахтаясь,
Все глубже вязнет! Ангелы, на помощь!
Скорей, колени, гнитесь! Сердца сталь,
Стань, как хрящи новорожденных, мягкой!
Все поправимо.
На первый взгляд тут если не совсем черный, то почти черный. Но только слышишь – «убийство брата», – сразу цвет крови примешивается. Казалось бы: убийца, отпетый негодяй. Но это если не знать досконально драматургии. А теперь прочитай этот текст и представь, что творится у него внутри! Это же черный гамлетизм! Какой потрясающий моноложище! Строки катятся, как огромные каменные глыбы! Как легко увеличить образ и придать ему громаднейшую неоднозначность!
Кстати, в фильме у Козинцева он сделан у зеркала, это к разговору о том, что человеку свойственно пытаться взглянуть на себя со стороны. Сразу представляется, что его аж корежит от собственной мерзости! Внешне он это скрывает, но внутри сидит, что на нем печатьдревнейшегопроклятья.Только представьте себе это ощущение! И вдруг прорывается: «Жаждою горю, Всем сердцем рвусь, но не могу молиться». И это истинная правда! И какая боль! Если все это прочувствовать и сыграть – это потрясающе! «Быть или не быть» – там делать нечего рядом с этим!
И все в том же «Гамлете» есть вот такой монолог:
О, если б это тело, плоть моя,
Могла растаять, сгинуть, испариться!
О, если бы предвечный не занес
В грехи самоубийство! Боже! Боже!
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь мир в своих стремленьях!
О мерзость! Как не выполотый сад,
Дай волю травам, зарастет бурьяном.
С такой же безраздельностью весь мир
Заполонили грубые начала.
Как это все могло произойти?
Два месяца, как умер… Двух не будет.
Такой король природный! Так ревниво
Любивший мать, что ветрам не давал
Дышать в лицо ей. О земля и небо!
Что поминать! Она к нему влеклась,
Как будто голод рос от утоленья.
И что ж, чрез месяц… Лучше не вникать!
О женщины, вам имя – вероломство!
Нет месяца! И целы башмаки,
В которых гроб отца сопровождала
В слезах, как Ниобея. И она…
О Боже, зверь, лишенный разуменья,
Томился б дольше! – замужем! За кем!
За дядею, который схож с покойным,
Как я с Гераклом. В месяц с небольшим!
Еще от соли лицемерных слез
У ней на веках краснота не спала!
И замужем. С такою быстротой
Нырять под простыню кровосмешенья.
Нет, не видать от этого добра!
Разбейся, сердце, молча затаимся.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу