Она будет менее социальной и более биологической, чем сейчас: человек, родившийся без способностей, будет иметь меньше возможностей. Каждая цивилизация будет по-своему преодолевать обострившуюся трагедию столкновения бездарных детей элиты и талантливых выходцев из социальных низов. Где-то неспособных будут выкидывать из элиты, где-то наоборот — будут уничтожать таланты, чтобы они не мешали своим ровесникам из элиты. Каждая цивилизация будет давать на этот вызов свой ответ, — и разница между ними резко вырастет.
Оборотная сторона способности к творчеству — психологическая неустойчивость. Чем более творческим является человек, тем менее устойчив он психологически. Граница между коллективом творцов и толпой шизофреников может оказаться подвижной и условной.
Поэтому конкуренция на основе способности к творчеству снизит эффективность управления. Килотонны литературы на эту тему самим своим объёмом доказывают безуспешность попыток в этой сфере.
Но, помимо творчества, есть и другая форма внелогического мышления — мистика. Снижение познаваемости мира, ощущение беспомощности повышают ее притягательность — и потребность в ней растет во всем мире.
Об этом свидетельствует и динамика соответствующих запросов в Интернете, и размножение всяческих сект. В США, например, более миллиона людей везде ходят с рюкзачками. В отличие от наших бывших зэков, этот миллион благополучных американцев в любой момент ждет не ареста, а Судного дня, — и считает недопустимым предстать перед Господом без смены белья.
Военизированные социальные ритуалы, которыми с 50-х годов насаждалась лояльность в ряде корпораций, всё больше уступают место ритуалам мистическим.
Три года назад наиболее передовое в социальном отношении общество мира — США — возглавил первый после Гитлера политик мистического типа, который говорил: "Я не знаю, как буду решать проблемы страны, но точно решу их". Это мистика чистой воды: именно на ней строилась предвыборная кампания Барака Обамы.
ПРОЩАЙ, ДЕМОКРАТИЯ!
В индустриальных технологиях каждый человек был ценностью: из него можно было выжать прибыль. Его нужно было отловить, обуздать, обучить, поставить к станку — и сделать так, чтобы он был ещё и доволен. В разъяснении последнего заключается одна из исторических заслуг нашей цивилизации: она показала, что, если о работнике не заботиться, он заберет завод себе и будет сам организовывать свою жизнь. Из понимания этого выросло общество массового потребления и "благосостояние для всех".
Но постиндустриальные технологии по сравнению с индустриальными сверхпроизводительны. Пока это информационные технологии, — а впереди ещё и биологические. Возможно, даже мы застанем массовое биологическое преобразование человека, что непредсказуемо изменит социальные отношения; — но пока мы живем в мире информационных технологий. Даже они резко повышают продуктивность производства и при имеющемся уровне потребления делают огромные массы людей ненужными с точки зрения производства потребляемых человечеством благ.
Эти "ненужные люди" — средний класс: он много потребляет и сравнительно мало производит.
В рамках рыночной парадигмы развитые страны перешли на корпоративное понимание эффективности: не для всего общества в целом, а лишь для отдельно взятой, вырванной из страны корпорации. Средний класс нужен лишь обществу в целом, но с точки зрения бухгалтерской логики обособленной корпорации он бесполезен и подлежит социальной утилизации — как основная часть населения России в парадигме "экономики трубы". В этом отношении мы находимся в одной лодке с зажиточными американцами и даже европейцами.
Сейчас развитый мир в интеллектуальном отношении стоит перед выбором, от которого его бросает в дрожь. Кажется очевидным, что средний класс должен жить, и жить хорошо, потому что его представители — люди, а значит, нужно их беречь даже без эквивалентной отдачи. Увы: этот естественный путь требует отказа от мысли о том, что человек живёт ради прибыли, что для Запада идеологически невозможно.
Ведь он по историческим меркам только что победил нас, думающих по-другому, только что сделал эту победу и победившую коммерческую парадигму высшей ценностью, — как можно отказаться от собственной победы?
Сама мысль о таком отказе порождает пугающую неопределенность: а какими после него будут мотивы массовой деятельности? Как и почему будет устроено общество?
Читать дальше
