Чарльз Лэм: Об искусственной комедии прошлого века

Возьмите любой из персонажей этих пьес, мужчину или женщину (за редкими исключениями все они на один лад) и перенесите его в современную пьесу, и мое добродетельное возмущение поразит распутного негодяя со всем пылом, угодным Катонам партера {6}, ибо в современной пьесе мне надлежит судить о том, что хорошо, а что дурно. Правила полиции определяют меру политической справедливости. Атмосфера пьесы задушит такого распутника; он не сможет выжить, он попадет в нравственный мир, где ему нечего делать, из которого он неизбежно будет стремительно вышвырнут; у него так же закружится голова и так же не будет силы устоять на месте, как у злого духа Сведенборга {7}, когда тот нечаянно забрел в сферу одного из своих добрых людей или ангелов. Но в его собственном мире разве негодяй покажется нам таким уже отпетым? Фейнеллы и Мирабеллы, Дориманты и леди Трухлдуб {8} не оскорбляют моего морального чувства, когда появляются там, где им надлежит; в сущности они его и вовсе не затрагивают. Они словно погружены в собственную свою стихию. Они не нарушают никаких законов или запретов совести. Они попросту их не знают. Они выбрались из христианского мира в страну - как бы ее назвать? - в страну рогоносцев, в Утопию волокитства, где наслаждение - долг, а нравы - ничем не ограниченная свобода. Это вполне умозрительная картина, которая не имеет ни малейшего отношения к реальному миру. Ни один добропорядочный человек не имеет основания оскорбиться как зритель, потому что ни один добропорядочный человек не страдает на сцене. С точки зрения морали любой персонаж в этих пьесах - немногие исключения не более, чем промахи - в равной мере внутренне пуст и никчемен.

Великое искусство Конгрива особенно явственно в том, что он полностью исключил (кроме разве нескольких мелких проявлений великодушия в роли Анжелики {9}) не только всякое даже отдаленное подобие безупречного характера, но и простые притязания на добропорядочность или добрые чувства. Сделал ли он это намеренно или по наитию, эффект оказался столь же удачным, сколь намерение смелым (если то было намерение). Я не раз удивлялся странной силе его комедии "Так поступают в свете", заставляющей вас на протяжении всего спектакля с интересом следить за делами персонажей, совершенно вам безразличных, ибо вы не испытываете к ним ни любви, ни ненависти, и я думаю, что именно благодаря этому вашему равнодушию вы в состоянии вынести пьесу в целом. Он окружил свои создания особой атмосферой отсутствия морального света - мне кажется, лучше так выразиться, чем грубо сказать, что он погрузил их в непроглядную тьму, - и тени его витают перед вами, и вы не различаете их и ни одной не оказываете предпочтения. Покажи он хоть одного добропорядочного героя, хоть единый родник нравственного чувства, хоть малейшее отвращение разума к реальной жизни и к реальным обязанностям, этот дерзкий Гошен осветил бы и раскрыл уродства, которых теперь нет и в помине, потому что мы думаем, что их нет.

Если перенести в действительную жизнь героев его пьес и пьес его друга Уичерли - все они окажутся распутниками и блудницами; а безраздельная преданность незаконным любовным похождениям - единственным смыслом их короткого существования. Никакого другого побуждения к действию, никакого иного возможного мотива поведения они не признают; если бы таким принципам следовали повсеместно, существующий порядок вещей превратился бы в хаос.

Но несправедливо будет переносить этих героев в реальную жизнь. В их мире подобное поведение таких последствий не вызывает. Когда мы среди них, мы среди людей, преданных хаосу. Нельзя судить их по нашим обычаям. Их поступки не оскорбляют никаких священных установлений, ибо таковые между ними не водятся. Семейный мир также не нарушается, ибо семейных связей между ними не существует. Чистота брачного ложа не запятнана, ибо она и не предполагается. Глубокие привязанности не подвергаются потрясениям, священные супружеские узы не разрываются в клочья, ибо глубина привязанности и супружеская верность на этой почве не могут произрасти. Здесь нет ни правоты, ни неправоты, ни дурного, ни благодарности, ни ее противоположности, ни притязаний, ни долга, ни родительских обязанностей, ни сыновних. Какое значение имеет для добродетели и есть ли ей дело до того, покорят мисс Марту сэр Саймон или Депперуит {10} или кто отец детей лорда Вздорнса или сэра Пола Слайбла {11}.

Все это вместе - быстротечное зрелище, исход которого - будь то жизнь или смерть - должен волновать нас не более, чем битва мышей и лягушек. Но, как Дон Кихот, мы вступаем в борьбу с картонными куклами и потому так же смешны. Мы не решаемся представить себе некую Атлантиду {12}, некое устройство, при котором наше самодовольное моральное чувство на краткий, приятный срок отключается. Мы не смеем представить себе такого положения, при котором никому не причитается ни кары, ни воздаяния. Мы крепко держимся за горестную неотвратимость стыда и порицания. Мы склонны осуждать самые мечты наши.

Читать дальше