С 1929 года Лифшиц работает в Институте Маркса и Энгельса, с 1930 года в созданном там кабинете философии истории. Для того чтобы понять, как позиция Лифшица выглядела уже не со стороны новаторов, но со стороны ортодоксальной, приведем один замечательный документ, опубликованный в последнее время. Это письмо будущего академика П. Юдина новому директору института В. Адоратскому о кабинете философии истории и о работающих там Лукаче и Лифшице. (См. А. С. Стыкалин. "Дьердь Лукач - мыслитель и политик". М., 2001, с. 79.) "В задачу этого кабинета входила работа над историческим материализмом. Но об истмате они и не думали. Там всего есть несколько случайных книжек по истмату.... Ни одна из проблем марксизма не разрабатывалась, не говоря уже об изучении ленинизма. Ни в одном из перечисленных кабинетов нет ни единой книжки Ленина или о Ленине. В философском кабинете есть отдел по современной философии. Собраны все идеалисты-мракобесы (Шпенглер, Гуссерль, Шпет т т.д.), но к числу современных философов руководителями кабинета Ленин не причислялся".
Так начинались 1930-е годы. Главное десятилетие в жизни Михаила Лифшица. Эпоха, когда были сформулированы его основные идеи, к более детальной разработке которых, он обратился только уже в конце жизни. В 1935 году он публикует книгу "Вопросы искусства и философии", сборник его важнейших текстов по истории общественной мысли и, как он сам выражался, "вопросов искусства в широком смысле слова". В эти годы приходилось держаться "на почтительной дистанции от вопросов столь серьезных, как первичность материи и вторичность духа". "Более свободным казалось минное поле искусства и литературы, чем мы и занимались с дерзостью, по тем временам неслыханной, вызывая удивление обычных литературных дельцов и других прохиндеев", как написал Лифшиц в одном из своих последних текстов. ("Диалог с Эвальдом Ильенковым". М., 2003, с. 20.) Закачивались 1930-е не менее драматично, чем начинались. К 1937 году литературная активность Лифшица почти останавливается. В 1941 году он уходит на фронт.
Эпоха борьбы с космополитизмом, не миновавшей и Лифшица, в некоторых его текстах (а он не любил писать мемуары) находит глухой отзвук. "После войны многое изменилось, и время было нелегкое. По возвращении с военной службы я чувствовал себя вполне забытым, где-то на дне, а надо мной была океанская толща довольно мутной воды. Это, разумеется, вовсе не жалоба никто не знает заранее, что человеку хорошо или плохо. При всех своих понятных читателю жизненных неудобствах столь незавидное положение было для меня отчасти благоприятно, если не сказать большего". ("Диалог с Эвальдом Ильенковым". М., 2003, с. 14.)
Начало того, что принято называть оттепелью, было отмечено публикацией в "Новом мире" статьи Лифшица "Дневник Мариэтты Шагинян" (1954. №2), памфлета, в котором он дал портрет сталинской интеллигенции с ее пустозвонством, с поразительным сочетанием эпического восторга с безразличием и равнодушием к делу. Портрет был блестящий, хотя сам предмет и не был слишком красив. Лифшиц однажды привел слова Гете о Лессинге, сказавшего, что писатели эпохи Лессинга живут как насекомые в янтаре.
Лессинг молчал о философии, как пишет Лифшиц: "не брался за такие темы и был прав, хотя отсюда вовсе не следует, что он был счастлив. Напротив, как сказал тот же Гете, Лессинг был очень несчастлив, вследствие ничтожности предметов, которыми ему пришлось заниматься, и потому что эти занятия были связаны с постоянной полемикой". ("Искусство и современный мир", М., 1978, с. 8.) Резонанс от публикации в "Новом мире" был не меньший, чем спустя 14 лет от "Кризиса безобразия". В официальных отзывах Лифшица обвиняли в "нездоровом, мещанском нигилизме", в том, что "на тридцать седьмом году нашего пути" он ставит под сомнение социалистические идеалы, в снобизме и проповеди антипатриотических концепций. Лифшица исключают из партии. После всех этих приключений, хор невылупившихся птенцов, уже не мог слишком испугать.
При жизни Михаила Александровича его книг было опубликовано очень немного. Трехтомник вышел уже после смерти в 1984-1987 годах. Книга "В мире эстетики" в 1985 году. И если что-то происходило в жизни автора невпопад, то эти посмертные публикации стали апогеем несвоевременности. На дворе уже шумели другие времена. Публику темы русской революционной демократии, марксизма, наследия Ленина и наследия 1930-х годов, коли и волновали, то только в самом негативном смысле. Выдумать более непопулярные темы, чем оглавление этих книг, было невозможно. Говоря о своих идеях, Лифшиц спрашивал "Имело ли это какое-нибудь практическое значение? Если говорить о реальном ходе жизни - почти никакого". ("В мире эстетики". М., 1985, с. 310.) Если так было в 1930-е, чего уж говорить о конце 1980-х.
Читать дальше