Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Вечерняя Москва»

Кажется мне, что в последнее время нашей властью взят курс на примирение и согласие в действии.

У нас была великая история, точка. Великие жертвы, великие потрясения, не менее великие победы — не важно уже, кто прав или виноват, хорош или плох, вообще лучше обходиться без всяких моральных оценок… Величие — вот главный смысл и оправдание всего. И красные были хороши, и среди белых наличествовали порядочные люди. А потому любое напоминание о крупных национальных расколах нам сегодня ни к чему. Расколоты, как правило, мыслящие общества. Мы принадлежим к другому типу, у нас единомыслие, и вспоминать о том, что там случилось 7 ноября, нам сегодня совершенно ни к чему. А праздновать тем более нечего.

Мы сейчас очень стараемся забыть свою историю. Слишком страшная память. Любая попытка государственного строительства тут же вызывает в памяти репрессии, желание государства разобраться с олигархами, немедленно напоминает о терроре, и вообще — если мы не хотим, чтобы наше прошлое постоянно хватало нас за руки, остерегая от решительных и непродуманных шагов, лучше его упразднить вообще. Пусть останется наше старое кино, кое-что из советской классической литературы… а как оно было на самом деле, помнить не обязательно. И даже вредно.

Более мифологизированной даты в советской истории, чем 7 ноября, попросту нет, и немудрено, что государство, о рождении которого все время врали, в итоге запуталось в собственной лжи. Сбылась народная мудрость насчет дня рождения — как встретишь, так и проведешь. На самом деле большевистский переворот 7 ноября не худо бы наконец осмыслить по-настоящему — иначе мы так никогда и не двинемся дальше. Но именно сегодня о нем предпочитают забыть.

Историю России напрасно пытаются представить в виде маятникового чередования оттепелей и заморозков. Все несколько сложней, и движение наше по кругу — четырехтактное: революция, затем заморозок (с формальным сохранением достижений этой революции — и полным ее содержательным отрицанием), потом оттепель (для выпуска пара) — и, наконец, застой, переходящий в маразм. Поскольку ни одна русская революция своих целей не достигает, она повторяется примерно раз в сто лет, приводя к власти то одних, то других угнетенных — которые всякий раз позволяют украсть у себя победу.

Так и большевистский переворот, будучи на первый взгляд революцией, оказался на деле масштабным и полновластным возрождением империи, но в сокращенном и упрощенном виде. Нечто подобное происходит у нас и сейчас, когда мы тщимся возродить Советский Союз — но без всего хорошего, что в нем было. У нас сейчас очень простое время, больше всего похожее на конец двадцатых.

Но помимо этого русского цикла, революция 7 ноября (25 октября) 1917 года напоминает нам и еще кое о чем. Большевики победили не только и не столько потому, что были циничней прочих или лживей прочих, или лучше знали психологию рабов…

Все это вялая демагогия перестроечных времен. Большевики победили потому, что принесли с собой масштабный утопический проект, на который нельзя было не купиться. Великим утопистом, «кремлевским мечтателем» был и сам Ленин, которого по этой именно причине полюбил британский мечтатель Уэллс (хрен бы Ленин купил его знанием английского и европейским обхождением!) Без великой утопии сильную власть не построишь, и это еще одно печальное напоминание о причинах наших сегодняшних экономических и политических неудач.

Пусть большевистская утопия оказалась благополучно побеждена сталинской пошлостью, реставрацией, новым закабалением — но в двадцатые и даже в начале тридцатых страна искренне верила, что строит новый мир. В девяностые даже офисные работники, менеджеры и пиарщики мало верили в то, что совершают рывок в будущее на глазах потрясенного мира. Потому и не вышло ничего. Из всех русских революций — петровской, александровской, ельцинской — ленинская была, как ни крути, самой фундаментальной и самой интеллектуальной. Потому художники толпой и побежали в Зимний, потому и Блок благословил бурю. Без великой цели и великой ненависти к прошлому бессмысленно браться за переустройство мира. Поэтому сегодня так непопулярны воспоминания о том, какой эта революция была на самом деле.

Все революции кончаются одинаково, без террора не бывает — как не бывает кометы без хвоста; но мы все-таки продержались сравнительно долго. Я бы дорого дал за возможность пожить в голодном, бредящем революцией Петрограде восемнадцатого. Может, я злопыхательствовал бы, как Гиппиус, или ликовал бы, как футуристы, — но в любом случае мне было бы интересно. Так же интересно сейчас на Украине. Да везде симпатично, где есть движение и жизнь. Что потом наступает разочарование — все знают, но ведь и жизнь кончается смертью, и никого это не заставляет стреляться прямо сейчас… Понятно, конечно, что Победивший Класс стремится забыть русскую революцию. Ведь победила эта революция под лозунгом «Хлеб голодным». То есть и на нынешних хозяев жизни — которых никакая реставрация не раскулачит — найдется рано или поздно не аппаратный какой-нибудь наезд, а самый настоящий народный гнев. Но ведь это когда еще будет. Лет тридцать-сорок должно пройти, даже с поправкой на ускорение истории. Однако боятся они уже сейчас, поскольку нажиты их состояния никак не созидательным трудом. Вот и не хочется хозяевам жизни вспоминать о славных временах семнадцатого, когда поверилось, что владыкой мира будет труд. Не слепой и рабский, а гордый и творческий.