Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Труд»

Сам по себе повод анекдотичен и заставляет вспомнить о том, что Мандельштама в Воронеже никогда особенно не любили — он всегда тут был чужой, и попал сюда, в конце концов, не по доброй воле, и работы найти не мог, и местная писательская организация его травила. В том, чтобы сделать здесь улицу Мандельштама, есть, конечно, свой резон — нечто типа посмертного торжества, но есть и горькая, не вполне уместная ирония: улица Мандельштама была бы уместнее в Петербурге, где он стал поэтом, в Москве, которой посвятил гениальный цикл, а не здесь — в местах, которые он сам назвал «насильственной землей».

Разумеется, он увековечил Воронеж — не только в названиях загадочных и страшных «Воронежских тетрадей», но и в стихах, которые при всем желании не назовешь благодарными: «Пусти меня, отдай меня, Воронеж! Воронеж — вор, Воронеж — ворон, нож». Так в его жизни и оказалось, и я, честно говоря, сильно сомневаюсь, что у Воронежа — при всей любви к нему — есть такое уж значительное моральное право на улицу Мандельштама. Конечно, вина города перед поэтом отчасти искуплена Натальей Штемпель — искренней и преданной подругой Мандельштамов, местной уроженкой. Да и для увековечения Мандельштама тут сделано достаточно: но как-то мне хочется присоединиться к протестам жителей: лучшим памятником Мандельштаму будет не улица.

Давайте лучше перестанем судить за слова, раз и навсегда приняв закон о том, что печатное слово неподсудно и что шить ему экстремизм либо разжигание категорически запрещается. Давайте перестанем ссылать поэзию в маргинальные издательства, начнем наконец издавать ее приличными тиражами и умело пропагандировать — не только классическую, а и современную, живую. Давайте по возможности создадим в стране пристойную и нестыдную атмосферу — прекратим замалчивать очевидное и научимся обсуждать назревшее. Давайте хотя бы меньше врать. Давайте меньше зверствовать — и в очередях, и в блогах, и в общении властей с народом — и прекратим шельмовать невиновных и несогласных, как шельмовали когда-то Мандельштама. А улицы переименовывать — дело нехитрое. Сначала надо засыпать яму, а назвать получившуюся улицу всегда успеется.

№ 23, 10 февраля 2011 года

У нас остался только «Труд».

Был советский анекдот — читатель, вероятно, уже заметил мою слабость к ним. Это типа диалог у газетного киоска: «„Известия“ есть?» — «Давно не получали». — «А „Правда“?» — «Нет больше „Правды“». — «Хорошо, а „Советская Россия“?» — «„Россия“ продана». — «Что же у вас в таком случае есть?!» — «„Труд“ за три копейки». В некоторых редакциях покупатель отвечал: «Пройдемте», в других понимающе кивал.

Это только кажется шуткой. На самом деле ничего принципиально не изменилось: с правдой напряги, с известиями — тем более, ибо нынешняя российская действительность на всех уровнях еще непрозрачнее, чем в советские времена. Ну и что у нас есть? То, что остается всегда: труд. Я очень люблю это слово, занятие и понятие и поздравляю с 90-летием газету, в которой мне так приятно состоять колумнистом.

Вообще «Труд» задумывался как орган ВЦСПС, то есть профсоюзное издание, но профсоюзы в СССР играли роль декоративную, и единственным ценным результатом их существования были профсоюзные санатории, в которых вдобавок плохо кормили. Но класс трудяг со своей специальной этикой, безусловно, наличествовал, и главной проблемой нынешней России мне видится как раз отсутствие этого класса, который исчез, потому что делать ему нечего.

Профессия перестала быть важной характеристикой героя в кино и литературе. Производственный процесс никому больше не интересен, фанатичный рационализатор исчез не только из газет, но и из повседневности, и вообще, перебирая имена своих друзей, я с трудом набираю пять человек из нескольких сотен, кому их занятие доставляет хоть какую-то радость.

Прочие отбывают его без особенной охоты, спустя рукава, и происходит это потому, что работа наша бессмысленна. Нам всем старательно внушают чувство вины: мол, вы больше никому не нужны и все, что вы делаете, можно терпеть только из милости. В результате возникает ситуация, когда профессионалы скоро начнут приплачивать — только за то, чтобы им разрешили заниматься любимым делом. В современной России надо в самом деле очень любить работу, чтобы что-нибудь делать, потому что стимула работать здесь нет. Есть стимул бездельничать, презирая всех трудящихся, или воровать, а при отсутствии способности к воровству — валить; не власть валить, разумеется, а себя, отсюда.