Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Компания»

Хорошо и тепло его вспоминать, выдыхая эти строки с паром, в самом сердце „черного точила“. Я благодарю судьбу, что она дала возможность соприкоснуться со всем этим. Но ладно, наверное, хватит размазывать сопли. Простите за пафос — он тут не кажется излишним. С наилучшими пожеланиями».

Громов — тридцатидвухлетний нацбол, из тех, кто захватывал Минздрав в позапрошлом году, возражая против отмены пенсионерских и инвалидских льгот. Он получил пять лет, потом срок скостили до трех. Сидит в Уфе, неподалеку от Чебоксар, где возглавлял когда-то отделение НБП. Он сидит трудно. Из первых 170 суток провел в штрафном изоляторе 130 — из-за беспрерывных конфликтов с начальством. В его письмах нет жалоб — цитирует стихи, просит прощения за пафос, говорит, что тюрьма на многое меняет угол зрения. Благодарит за сочувствие. Очень вежливый человек.

Я выступал на процессе нацболов как свидетель, потому что знаю многих из них как хороших журналистов и поэтов, некоторых печатал, статьи Громова всегда выделял как внятные и дельные. Он мне сдержанно кивнул из клетки. Письмо его написано еще в октябре, но шло долго — он знает только мой рабочий адрес, и блокнотный листок в клетку с железным убористым почерком каторжанина Громова искал меня долго.

Нацболы сознательно выбрали такую политику: совершать демонстративные акции и сидеть. Никому не причиняя физического и даже морального ущерба. Просто демонстрируя несогласие. Я никого не призываю подражать им, я хочу, чтобы молодые люди, принадлежащие к так называемым менеджерам, задумались о таком варианте поведения. Можно сколько угодно считать себя будущим России, получая стабильную зарплату и формируя деловую среду. Но нельзя забывать о том, что будущее России сидит в УЕ 394-9, Уфа, ул. Новоженова, 86а (на случай, если кто-то захочет написать ему). Он просит не предъявлять претензий к начальству колонии — изводят его не местные начальники, а люди из ФСБ. Но изводят серьезно, как этим людям и положено.

Мне никогда не нравились террористы, бомбисты, эсеры из «Боевой организации». Не зря именно в этой среде процвел Азеф. Но нацболы — это ведь совершенно другое дело. Это не убийцы, а какие-то небывалые еще террористы, уничтожающие только себя, причем не самым быстрым способом. В стране, где никому до них нет дела, где даже либералы брезгуют защищать их — потому что это все, конечно, хулиганство, а не борьба, и вообще Лимонов подставляет детей. Так говорят многие, сам слышал.

Я пишу все это, а Громов сидит. Вы читаете, а Громов сидит. Скинхеда отпускают в зале суда, а Громов сидит. Зачем он сидит? Знал же, на что идет.

А вот чтобы фон создавать. Без этого фона как-то не совсем понятно, чем мы все тут занимаемся и кто мы такие. А на фоне Громова — более-менее наглядно.

7 апреля 2006 года

№ 409, 10 апреля 2006 года

Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит… Ленин продолжил бы: если она умеет защищаться. Но сначала надо научиться говорить. Революции — а равно и стабилизации, и даже стагнации — не делаются без языка. От эпохи остаются лозунги: «Индустриализация, коллективизация, культурная революция», «Кадры решают все», «Все для фронта, все для победы», «Никто не забыт и ничто не забыто», «Пятилетку — в четыре года», «Экономика должна быть экономной», «Ускорение, перестройка, гласность». Дальше тишина. Ельцинские девяностые запомнятся блатным сленгом и советом брать столько суверенитета, сколько унесете. Идеологии у Ельцина не было и быть не могло: бывший обкомовец, попавший в демократы, и демократ, постоянно доводивший до силовых мер, он не мог и не хотел выработать универсальную лексику, которая бы все это покрывала. При нем кремлевский персонал превратился в челядь: последним человеком, знавшим историю и способным внятно формулировать, был Костиков. Его и выкинули. Если кто и запомнился — то Черномырдин, и именно косноязычием.

В начале путинского правления язык как будто забрезжил. Равноудаление олигархов, вертикаль власти, диктатура закона. Начался своего рода восстановительный период, лексика еще могла быть апофатической, «от негатива»: приблизились — равноудалим, расшатали — восстановим… На государственную идеологию все это не тянуло, но опознавательным знаком служило. Путин периода второго срока — далее «второй Путин» — озаботился выработкой позитива. В обязанности политтехнолога — в отличие от идеолога, у которого задачи совсем иные, — входит говорить непонятно, так, чтобы работодатель понял и заплатил, уважительно повторяя по-чеховски: «Гладко, гладко… Дай Бог здоровья…» Команда политтехнологов взялась сегодня формировать набор опорных слов, которыми должен запомниться народу второй Путин. Не получается ничего, совсем ничего.