Светлана Алексиевич - Последние свидетели. Соло для детского голоса

Вернулись в Минск и жили очень трудно. Мы не нашли свой дом, который я так любила. Не было нашего кинотеатра… Не было наших улиц… Вместо всего – камни и камни…

Ночью я плакала: где моя веселая мама? Почему мама всегда грустная? Почему она со мной не шутит и не разговаривает. Все время молчит.

Утром я старалась, чтобы мама не догадалась о моих ночных слезах. Я улыбалась…

Вася Саульченко – 8 лет.

Сейчас – социолог.

После войны меня долго мучил один и тот же сон…

Сон о первом убитом немце… Которого я сам убил, а не увидел убитого… То я лечу, и он меня не пускает. Вот поднимаешься… Летишь… Летишь… Он догоняет, и падаешь вместе с ним… Проваливаешься в какую-то яму. То я хочу подняться, встать… А он не дает… Он не дает мне улететь…

Один и тот же сон… Он преследовал меня десятки лет. И только недавно исчез…

Когда я убил этого немца… Я уже видел, как застрелили моего деда на улице, а бабушку у нашего колодца… На моих глазах маму били прикладом по голове… Когда она умирала, волосы у нее были красные, а не черные… Но когда я стрелял в этого немца, я не успел об этом подумать. Он был раненый… Я хотел забрать у него автомат, мне сказали забрать у него автомат. Мне уже было десять лет, партизаны уже брали меня на задания. Подбегаю к нему и вижу, как перед моими глазами пляшет пистолет, немец в него вцепился двумя руками и водит перед моим лицом. Но он не успевает первым выстрелить, успеваю я… И, видимо, попал, потому что пистолет у него выпал из рук…

Я не успел испугаться, что убил… И в войну его не вспоминал. Вокруг было много убитых, они уже не пугали. Мы жили среди убитых. Даже привыкли. Один только раз мне стало страшно. Зашли мы в деревню, ее недавно сожгли. Утром сожгли, а вечером мы пришли. Я увидел обгоревшую женщину… Она лежала вся черная, а руки белые, живые женские руки. Вот тогда мне впервые стало страшно. Я мог закричать, еле сдержался.

Нет, ребенком я не был. Не помню себя ребенком. Хотя… Убитых не боялся, а идти ночью или вечером через кладбище боялся. Мертвые, которые на земле, не пугали, а те, которые в земле, пугали. Страх детства… Он остался… Хотя… Хотя я думаю, что дети ничего не боятся…

Освободили Беларусь… Всюду лежали убитые немцы, своих подбирали, хоронили в братских могилах, а эти долго лежали, особенно зимой. Дети бегали в поле смотреть на мертвых… И тут же, недалеко, продолжали играть «в войну» или «в казаков-разбойников».

Я удивился, когда через много лет появился этот сон об убитом немце… Это было неожиданно для меня…

А сон преследовал меня десятки лет…

У меня сын, уже взрослый мужчина. Когда он был маленьким, меня измучивала сама мысль – попытаться рассказать… Рассказать ему о войне… Он расспрашивал, а я уходил от разговора. Я любил читать ему сказки, я хотел, чтобы у него было детство. Он вырос, а мне все равно не хочется говорить с ним о войне. Может быть, когда-нибудь я расскажу ему о своем сне. Может быть… Я не уверен…

Это надо разрушить его мир. Мир без войны… Без его собственной войны…

Аня Корзун – 2 года.

Сейчас – зоотехник.

Я помню, как война кончилась… Девятое мая сорок пятого года…

В детский сад прибежали женщины:

– Дети, победа! Победа-а-а-а!

Смеются и плачут. Плачут и смеются.

Стали нас все целовать. Незнакомые женщины… Целуют и плачут… Целуют… Включили репродуктор. Все слушали. А мы, маленькие, слов не понимали, мы понимали, что радость идет оттуда, сверху, из черной тарелочки репродуктора. Кого поднимали на руках взрослые… Кто сам лез… Залазили один на одного лесенкой, только третий или четвертый доставал до черной тарелочки и целовал ее. Потом менялись… Всем хотелось поцеловать слово «победа»…

Вечером был салют. Небо сияло. Мама открыла окно и заплакала:

– Доченька, запомни это на всю жизнь…

Когда вернулся с фронта отец, я его боялась. Он даст мне конфету и просит:

– Скажи: папа…

Возьму конфету, спрячусь с ней под стол:

– Дядя…

У меня всю войну папы не было. Я выросла с мамой и бабушкой. С тетей. Не представляла: что будет делать в нашем доме папа?

Он же придет с винтовкой…

Николай Березка – 1945 года рождения.

Сейчас – таксист.

Родился я в сорок пятом году, но я помню войну. Я знаю войну… Видел…

Мать закрывала меня в другой комнате… Или отправляла на улицу к мальчишкам… Но я все равно слышал, как кричал отец. Он кричал долго. Я прилипал к щелке между створками дверей: отец держал двумя руками больную ногу, качал ее. Или катался по полу и стучал кулаками: «Война! Проклятая война!»