Николай Козин - Идентификация во имя России

Таким образом, в истории России разыгрывается трагический сценарий одного и того же действия театра исторического абсурда. Как только приходят времена и сроки, страна и нация исчерпывают очередной стадиальный модернизационный проект исторического творчества и изживают лежащие в его основе политикоидеологические ценности, идейная мобилизация приобретает странную направленность. Она начинает с того, что вытаптывает все пространство ценностей и смыслов национального присутствия в истории. Мало того, что смена модернизационного проекта всякий раз совмещается со сменой общественно-политического строя страны, что сверх всякой меры обостряет весь спектр реальных и возможных противоречий, так она еще мобилизует в высшей степени агрессивные практики, цель которых — в очередной раз не допустить в историю России ее национальную сущность. Россия начинает болеть болезнями модернизации, при этом не довольствуясь изменением только отношений собственности и власти, освоением новых технологий прорыва в новое измерение истории, но и преодолевая себя как Россию, со всеми ее идентификационными сущностями, составляющими русскость.

И здесь открывается потаенная суть трагедии и марксизма, и либерализма, и вообще любой политической идеологии в России — в попытке осуществить модернизацию страны вне какой-либо существенной связи с ее национальной сущностью, а если быть точнее — за счет ее преодоления в истории. Как преодоление происходит и что преодолевается? Все начинается с изгнания всякого присутствия национального начала в русской истории. Следующий этап связан с включением механизма противопоставления идей друг другу, вплоть до их непреодолимого антагонизма. Большевизма — монархизму. Боголюбия — атеизму. Тоталитаризма — демократии. Но всякая идея, лишаясь национальной почвы, теряет опору в истории и культуре, в законах преемственности, опираясь на которые могла бы быть примирена с любой другой идеей как идеей своей истории и своей культуры.

Но если идея начинает с того, что противопоставляет себя идее нации и стоящим за ней ее истории и культуры, то она неизбежно заканчивает обострением всех возможных антагонизмов, вплоть до репрессалий по отношению к самой истории и культуре — ко всем идеям, этой историей и этой культурой рождаемым. Она становится безвозвратно чуждой истории, культуре, нации, начинает жить только самой собой, только формами своей абсолютизации, на этой основе порождая все формы насилия как единственного средства собственного самосохранения.

Это многое объясняет в истории России XX столетия, ставшего для нас историей нашего национального безумия. Мы, отказавшись от идеи нации, призванной примирить все идейные антагонизмы всеми смыслами общности, созидаемой в пространстве осуществления идеи общей исторической судьбы, отказались от всех консенсусных решений, хоть как-то считающихся с нашей национальной самостью. Мы начали жить идеями, во всем противоположными нашей исторической и национальной сущности, и, как следствие, закончили всем, что нас только разделяет. В этом смысле главный враг современного российского либерализма — кризис идей, явно не работающих на консолидацию общества и в таком качестве не работающих ни на человека, ни на нацию, ни на государство. А они потому и не работают, что либерализм в России начал не с синтеза идей, а с их болезненного противопоставления. Абстрактная идея человека и его свобод была противопоставлена всему, чему ее можно было противопоставить, и прежде всего самой сущности России и в ней — идее нации и идее государства.

Во имя прорыва в новое измерение истории нас призывают пожертвовать всеми веками нашей предшествующей истории — втягивают в безудержный процесс развенчания всех ее национальных смыслов. Нас постоянно сосредоточивают на таком нашем прошлом или, еще чаще, на такой ее интерпретации, которая радикально ослабляет нас в современности, устанавливая фиктивную связь с прошлым. Прошлое, нигилистически препарированное, избирается в качестве главного нашего врага, и тем самым мы сильно осложняем свою жизнь в современности, поскольку если главный враг — наше прошлое, то мы в совершенно непропорциональных масштабах начинаем жить только своим прошлым.

Оно приобретает совершенно тираническое влияние — начинает просто репрессировать настоящее, ставить его в недопустимую зависимость от себя как от прошлого, в котором якобы скрывается главный враг нашего исторического творчества. Здесь мы сталкиваемся с одним из парадоксов времени в истории, в пределах которого выстраиваются в высшей степени противоречивые отношения между прошлым и настоящим. Это когда настоящее не может возникнуть и существовать без прошлого, но как настоящее утверждает себя только через преодоление прошлого в себе, и в первую очередь такого, которое мешает ему быть настоящим. И похоже, мы в полной мере не владеем культурой отношений со своим прошлым.