Array Array - Утраченная Япония

Когда, уже будучи взрослым, я увидел первый раз оннагата в представлении кабуки, то испытал то же самое чувство танца, как тогда, когда ребенком рисовал корень «копьё». Танец кабуки – словно игра между инь и ян. Веер поднимается вверх перед тем, как опасть вниз, шея поворачивается влево, а стопы поворачивают направо. Когда гейша показывает что-то, она сначала направляет палец на себя, рисует круг, и лишь тогда показывает им наружу. И в этот же момент ее плечи поворачиваются в противоположном направлении. Именно эта гармония противоположностей приводит к тому, что танец кабуки является источником такого наслаждения. И то же самое чувство появляется во время написания каллиграфии.

Сегодня японцы учатся писать, чаще всего принимая формальную позицию сидя на пятках (сейза). Сейза не только неудобна, но еще и ограничивает диапазон движений, практически не позволяя телу двигаться. Я пишу, стоя у длинного стола, а когда занимаюсь каллиграфией с друзьями, то очень много двигаюсь. Я стою, присаживаюсь, хожу – каллиграфия рождается из этих движений. Я прекрасно понимаю, зачем Чжан Сю, художник времен династии Тан, мочил волосы в туши, и использовал собственную голову вместо кисти! Чжан Сю рисовал также листья лотоса, опуская в тушь собственные ягодицы, и усаживаясь после этого на бумагу, но с этим, возможно, он заходил слишком далеко.

Это подсказывает мне ответ на вопрос, почему сегодня в Японии каллиграфия не ценится. Решение имеет очень много общего с тем, как ей обучают. Каллиграфия – единственное среди традиционных искусств, которое остается быстрым и свободным, идеальным для заработавшихся современных людей. Но в какой-то момент она превратилась в очень серьезное занятие. Ученики вынуждены сидеть в сейза, проводить на коленях долгие года, чтобы научиться технически совершенно копировать древние стили, которые совершенно неизвестны обычному человеку. Кроме того, каллиграфию поразила «общественная болезнь». Большинство профессиональных каллиграфов принадлежат к обществам с пирамидальной структурой, с Великим Мастером на вершине, вице-председателем, членами совета и судьями, расположенными чуть пониже, и слоем членов и учеников на самом низу. Альманахи и каталоги по искусству упоминают каллиграфов так же, как афиши сумо показывают борцов: люди на вершине пирамиды занимают больше места. Предводителю посвящается фотография и четверть страницы журнала, его заместитель тоже имеет фотографию, но только одну восьмую страницы текста, и так далее, до «членов-кандидатов», фамилии которых печатаются мелким шрифтом. Даже визитки типичных современных каллиграфов отражают их подчиненность общественной системе – на каждой мы видим один или несколько титулов, таких, как «Член правления Общества Х», «Член-корреспондент ассоциации Y», «Судья общества Z». Все это показывает, что современные каллиграфы в равной степени заняты как укреплением своего места в комитетах, так и продукцией произведений искусства.

Из-за сейза, из-за того, что главный упор в обучении делается на технические нюансы и «тайные знания», из-за иерархизации обществ, сегодня каллиграфия выпала из главного потока, и похоже, что для большинства молодежи она превратилась в «занятие для пенсионеров». Миллионы людей по прежнему занимаются каллиграфией, но элита мира искусств относится к ней пренебрежительно, как к своего рода хобби. Каллиграфия перестала занимать место первого из искусств, и стала чем-то вроде заблудившегося ребенка. Прежде всего, она не может соперничать с искусством, импортированным с Запада, поэтому ее влияние на современное творчество исчезающе мало.

Может быть, главной причиной упадка каллиграфии является тот факт, что лишь немногие люди сегодня могут прочитать иероглифы, написанные курсивом. Японский язык кардинально изменился после 1945 года, и мало кто нынче использует кисть для повседневной переписки. С приходом компьютеров, которые автоматически изменяют фонетическую запись слов на иероглифы, людям все труднее становится вспоминать знаки кандзи. Кстати, я сам страдаю от этой проблемы: узнаю кандзи, когда их читаю, но с того момента, как стал зависеть от компьютера, при необходимости что-то написать часто забываю простейшие слова.

Это падение умения писать было неизбежно, но я считаю, что в этом нет ничего особенного. Червячки Камеды Босая не могли прочесть даже его друзья, и существует забавный стишок, в котором говорится, что единственные тексты Босая, которые можно прочитать, это его письма с просьбой о деньгах. Когда-то умение прочесть иероглиф было второстепенным в сравнении с ценностью линии и «сердца» автора. Сегодня, как ни смешно, иностранные коллекционеры меньше всего волнуются тем, что не могут прочесть нарисованные иероглифы.. Они смотрят на каллиграфию, как на абстрактное искусство, которым та, собственно, и является. Но для японца неумение прочесть знаки собственного языка унизительно. Когда-то японский ассистент сказал мне, что ненавидит каллиграфию, особенно что касается Босаевских червячков кандзи. «Иностранцы могут смотреть на каллиграфию, как на абстрактное искусство, но для нас каллиграфия должна иметь смысл» — сказал он. Невозможность понять этот смысл вызывает у него растерянность, и похоже, что молодые японцы испытывают комплекс неполноценности из-за неумения прочесть то, что нарисовано на картине.