Яков Лурье - После Льва Толстого

(* Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Кн. 2. С. 340-341, 355-357, 375. *)

(** Berlin I. The Hedgehog and the Fox. P. 29-32, 43, 49-50, 56-79. Ср.: Sorel A. Tolstoi historien // Lectures historiques. Paris, 1894. P. 269-274; ср. также: Haumant Е. La culture francaise en Russie. Paris, 1910, P. 490-492. **)

(*** Sampson R. V. The Discovery of Peace. London, 1973. P. 1-2. ***)

Далеко не все критики, писавшие о "Войне и мире", отвергали философию истории Толстого. Значительный вклад в понимание этой философии внесли В. Ф. Асмус, А. А. Сабуров, Е. Н. Купреянова, Р. Сэмпсон, Дж. Ралей, Э. Веселек (*).

(* Асмус В. Ф. Причина и цель в истории по роману Л. Н. Толстого "Война и мир" // "Из истории русских литературных отношений XVIII - XX в. М.; Л., 1959. С. 199-210; Сабуров А. А. "Война и мир" Льва Толстого. Проблематика и поэтика. М., 1959. С. 277-287; Купреянова Е. Н.: 1) Эстетика Льва Толстого. М.; Л., 1966. С. 194-199; 2) О проблематике и жанровой природе романа Л. Толстого "Война и мир" // Русская литература. 1985. No 1. С. 162; Sampson R. V. The Discovery of Peace. P. 125-167; Raleigh J. H. Tolstoy and the Ways of History // Towards a Poetics of Fiction / Ed. by М. Spilka. Bloomington, 1977. P. 211-214; Wasiolek E. 1) The Theory of History in War and Peace // Midway. 1968. 9. P. 117-135; 2) Tolstoy's Major Fiction. London, 1978. P. 112-127. *)

Однако наблюдения этих и ряда других авторов не были еще сведены в какое-либо систематическое изложение взглядов Толстого на исторический процесс. Конечно, описание этой системы, предлагаемое здесь, будет неизбежно схематичным, ибо оно не может включить весь комплекс рассуждений из соответствующих глав "Войны и мира", но оно все же может быть полезным.

Историческая необходимость: Толстой, Гегель и Бокль

Важнейшая мысль Толстого, с которой он начинает повествование о войне 1812 года, заключается в том, что историческое событие является следствием совпадения бесконечного множества причин. "Без одной из этих причин ничего по могло быть. Стало быть, причины эти - миллиарды причин - совпали для того, чтобы произвести то, что было... Для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей, и были приведены к этому бесконечным количеством сложных, разнообразных причин... Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических общечеловеческих целей..." (11, 5-6) (*). Может ли такое воззрение рассматриваться как фатализм (в котором часто обвиняли Толстого)?

(* "Война и мир" в составе Полного собрания издавалась дважды - в 1930-1932 гг. и в 1940 г. При пользовании т. 11 в издании 1940 г. (и его фототипическом воспроизведении 1992 г.) к приведенным нами номерам страниц следует прибавить 1-3. *)

В наброске предисловия к "Войне и миру" Толстой писал, что "фатализм для человека такой же вздор, как произвол в исторических событиях" (13, 56). В окончательной редакции мы читаем: "Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем)" (11, 6) - т. е. неизбежен, пока мы не понимаем причин исторического процесса. Не определяются ли исторические "общечеловеческие цели" высшим существом - Провидением? В первоначальной редакции, сравнивая Наполеона и Александра с лошадью, вращающей колесо, Толстой упоминал "высшего машиниста", заставлявшего русских военачальников соединиться только под Смоленском (*). Но в той же редакции, в рассуждении, предшествовавшем рассказу о начале войны 1812 года, Толстой толковал "слова Соломона" "сердце царево в руце божьей" (Экклесиаст, IX, 1) в том смысле, что "царь - есть раб истории, стихийного события, и у него произвола менее, чем у людей" (**). В окончательной редакции слова о "высшем машинисте" были исключены, а вслед за словами "царь - есть раб истории" сама история определялось как "бессознательная, ровная жизнь человечества" (11, 5-6).

(* Первая законченная редакция... С. 632. *)

(** Там же. С. 578. **)

Еще более последовательно высказана идея исторической необходимости в Эпилоге романа. "Есть законы, управляющий событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскания причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли" (12, 66-67). Эта мысль о законах истории была важным уточнением положения об "исторических, общечеловеческих целях", которым подчиняются все (в том числе и "великие") люди. Появление этого мотива в последних частях книги не осталось незамеченным современниками. "На месте предвечного определения мы с удивлением видим законы истории, эти pia desideria Бокля!.. - писал критик Н. Ахшарумов. "Что это за метаморфоза? спрашивает мы себя. И неужели автор воображает, что это одно и то же?" (*)" В построении Толстого эти понятия действительно имели сходный, почти тождественный смысл (**).