Яков Лурье - После Льва Толстого

(* Там же. С. 627. *)

(** Там же. С. 674. В Полном собрании сочинений этот фрагмент не опубликован. **)

(*** Там же. С. 688-689. ***)

Такие же сомнения в "глубокомысленности" военного командования высказывал Толстой и в связи с описанием действий русской армии после отступления Наполеона из Москвы: "Бенигсен подкапывался под Кутузова, Кутузов под Бенигсена... Наконец явился гордый Лористон с письмом от Napoleona... Все боялись, как бы не изменил Кутузов. Но Кутузов как всегда отложил все, отложил и Лористона... Французы побежали стремглав и удивлялись, что их не всех забрали, потому что они уже не могли драться по-прежнему. Не забрали же их всех потому, что Кутузов поручил дело Бенигсену, и потому, чтобы подкатить Бенигсена, не дал ему войск, но и кроме того, опоздал - и оттого, что вне цепи, в целом помещичьем доме был кутеж у Шепелева... Все были хорошие генералы и люди, и рука бы не поднялась рассказывать их пляски и интриги, но досадно, что сами они писали державинским слогом о любви к царю и отечеству и т. п. вздор..." (14, 155-156) (*).

(* Там же. С. 722. *)

Но в первой завершенной редакции эти рассуждения не были еще объединены в некую единую концепцию. Только в окончательной редакции вслед за рассказом о Бородинском сражении был написан раздел (ныне первый раздел третьей части третьего тома), где ставился вопрос о "законах исторического движения", и весь роман в целом был завершен Эпилогом, содержащим развернутое изложение толстовской философии истории. Изменилась характеристика Кутузова, ставшего для Толстого воплощонием полководца, не "делающего" историю, а подчиняющегося ее движению. Мы не можем сказать, когда именно завершилась эта эволюция во взглядах Толстого. Но предпосылкой ее несомненно была та особенность толстовского мышления, о которой шла речь во введении к настоящей книге. "Одни люди в большинстве случаев... в поступках своих подчиняются чужим мыслям - обычаю, преданию, закону; другие же, считая свои мысли главными двигателями своей деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям своего разума и подчиняются ему..." - писал Толстой в "Воскресении" (32, 369). Сам он принадлежал именно к этой второй категории людей. Уже в первой завершенной редакции романа, говоря о фланговом марше русской армии, погубившем, по мнению историков, Наполеона после ухода из Москвы, Толстой писал, что понять глубокомыслие этого марша весьма трудно "для человека, не принимающего все на веру и думающего своим умом" (14, 154). (*) Как и почему начинаются войны? Почему в одних случаях власть может заставить людей подчиниться ее повелениям, а в других - не может? Решать все эти вопросы Толстой стремился не на основе общепринятых мнений, а исходя из "требовании своего разума". В 1868 г. Толстой писал М. П. Погодину, что его "взгляд на историю" - "плод всей умственной работы" его жизни и составляет "нераздельную часть того миросозерцания, которое Бог один знает, какими трудами и страданиями выработалось во мне..." (61, 195).

(* Там же. С. 721. *)

Восприятие критикой исторической концепции романа

Вышедшая в свет в 1869 г. "Война и мир" имела большой читательский успех, но успех этот явно не распространялся на исторические отступления в романе. В отступлениях этих критики усматривали черты "фатализма" и "мистической философии". Отрицательно отнеслись к историческим рассуждениям в романе Тургенев, Флобер, Г. Джеймс. Упреки, высказанные Толстому, были крайне противоречивы: наряду с обвинением в "мистическом фатализме" его упрекали также в следовании популярной в то время книге Г. Бокля "История цивилизации в Англии" - книге отнюдь не мистической. Толстой пытался было ответить на эти упреки. В одном из корректурных вариантов последних частей книги он писал: "Во всех без исключения письменных и изустных критиках на 4-й том "Войны и мира" (3-й том окончательной редакции. - Я. Л.) мне было замечено, что... все что я излагал... - давно не только всем известно, но даже давно оставлено и ныне уже не в моде, что это мистическая, фаталистическая, боклевская школа истории. К несчастию, несмотря на то, что прежде чем излагать такие, как мне казалось, странные и противоречащие общему взгляду мысли, я перечитал много, я не нашел нигде этой мистической или какой другой школы, на которую мне указывают. Еще к большему несчастию, ни один из тех критиков, которые говорили мне, что это давно известно, не указали мне на те сочинения, в которых я мог бы найти это давно известное" (14, 415). Однако вставка эта не вошла в текст книги - возможно, Толстой пришел к выводу о бесполезности подобных разъяснений. Историческим главам "Войны и мира" не посчастливилось и в последующие времена. Большинство читателей их пропускают или наскоро проглядывают, торопясь вернуться к основным героям романа; вторую чисть Эпилога, выходящую за рамки сюжета, читают немногие. К философии истории Толстою исследователи и критики обращаются в основном в книгах, посвященных всему творчеству писателя или "Войне и миру" в целом, а также в отдельных статьях (*) - ни одной монографии о его исторических воззрениях не существует. Обширнейшая критическая литература о Толстом, вышедшая в свет за 120 с лишним лет со дня публикации романа, не сведена в единую международную библиографию. Авторы, пишущие на эту тему, ссылаются обычно на монографию Б. Эйхенбаума 1931 г. (**) и на статью И. Берлина 1951-1953 гг. (***); высказывания других исследователей остаются, как правило, неизвестными их коллегам.