Яков Лурье - После Льва Толстого

(* Константиновский Илья. Как свеча от свечи... Опыт биографии мысли. М., 1990. С. 109-110, 116, 216-217. *)

Илья Константиновский, не заметил, однако, что Толстой не только решительно расходился с идеологией, которую сам Константиновский в юности исповедовал, но и сходился с ней в одном весьма существенном положении. Устроить новую жизнь оказалось невозможным именно потому, что, как и предвидел Толстой, для извращения справедливого устройства нашлись "тысячи способов у людей, руководствующихся только заботой о своем личном благосостоянии", ибо "нет тверже убеждений тех, которые основаны на выгоде" (35, 150). "Историческое бытие определяет историческое сознание", - эти слова, которые бездумно учились наизусть, ныне столь же бездумно отвергаются как вульгарные и "бездуховные". Но так ли уж они несправедливы - если, конечно, под общественным сознанием понимать не индивидуальное, а массовое сознание, интегрирующее "однородные влечения" людей? Конечно, философия истории Толстого была совершенно иной, чем философия истории Маркса. Толстой отверг бы, без сомнения, последний из "Тезисов о Фейербахе": "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его" (*). Толстой был убежден, что один человек или группа людей не способны изменить мир.

(* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1955. Т. 3. С. 4. *)

Вопрос о необходимости и свободе

Противоречие, которое усматривали многие авторы между толстовской идеей исторической необходимости и его моральными воззрениями, - отнюдь не логическое противоречие в рассуждениях писателя. Это противоречие существует объективно - и с ним сталкивается любой исторический мыслитель. Толстой сам - лучше всех своих критиков - замечал его. "Если бы история имела дело до внешних явлений", писал он, то "мы бы кончили наше рассуждение" признанием "простого и очевидного закона" - "общего закона необходимости". "Но закон истории относится до человека", а человек не может признать свою волю несвободной и отказаться от какой бы то ни было деятельности: "Вы говорите: я не свободен. А я поднял и опустил руку. Всякий понимает, что этот нелогический ответ есть неопровержимое доказательство свободы" (12, 322-324). Воззрения Толстого на соотношение исторической необходимости и свободы казались большинству его критиков непонятными и противоречивыми. О том, что Толстой так и не разрешил "ужасную дилемму" между "всеобщей и насущно важной, но иллюзорной свободой воли" и "историческим детерминизмом", писал И. Берлин (*). Дж. Морсон считал, что для Толстого свобода остается лишь видимостью ("only apparent"), и детерминизм неприменим к "человеческой жизни в историографической практике" (**). По мнению Н. Розена, Толстой "развенчивает свободу воли как необходимую иллюзию" (***).

(* Berlin I. 1) Lev Tolstoy's Historical Scepticism. P. 33-34; 2) The Hedgehog and the Fox. P. 49-50. *)

(** Morson G. S. Hidden in Plain View. P. 92. **)

(*** Rosen N. Notes on War and Peace. P. 113. ***)

М. Лазерсон, Дж. Ралей и Э. Веселек (*) обратили внимание на то, что, согласно Толстому, ощущение свободы присуще человеческому сознанию в момент совершения действия: "Сознание того, что я семь свободен, есть сознание, которое не может быть ни доказано, ни опровергнуто разумом, но сознание того, что я был свободен, есть понятие и потому принадлежит разуму... Я свободен в момент настоящего..." (15, 290). М. Лазерсон отметил любопытную параллель между этим высказыванием Толстого и утверждением К. Каутского (основанным на философии Канта), что ощущение свободы присуще лишь действиям, совершающимся в настоящее время и относящимся к будущему, но нашел эту мысль "в высшей степени пустой и безнадежной" (**).

(* Лазерсон М. Философия истории "Войны и мира"". С. 162-167; Releigh J. Н. Tolstoy and the Ways of History. P. 211, 214, 216-224; Wa- siolek E. Tolstoy's Major Fiction. P. 124-125. *)

(** Каутский К. Этика и материалистическое понимание истории. М., 1922. С. 36-39. Ср.: Лазерсон М. Философия истории "Войны и мира". С. 166. **)

Если в признании "предустановленности" и неотвратимости исторического процесса Толстой сходился с Гегелем, то в решении вопроса о деятельности индивидуального человека он следовал Канту и Шопенгауэру. "Доказав необратимо с точки зрения разума закон причинности или необходимости, Кант по тому же пути разума приходит к признанию Intelligibile Wille (сознательной воли. - Я. Л.), который, в противоположность воле чувственной, не подлежит закону причинности и может существовать наряду с общим законом необходимости..." - писал Толстой в одном из вариантов "Войны и мира". Он ссылался и на Шопенгауэра, который, "победоносно доказав... закон необходимости, опять и опять возвращается к простому человеку, "который все-таки скажет: а я все-таки могу сделать все, что хочу"" (15, 245-246). Вопрос о свободе воли Толстой решал на основе того же самого исторического "атомизма", о котором мы уже упоминали. "Матерьялисты говорят, что человек имеет нуль свободы; я говорю, что он имеет бесконечно малую свободы" - писал он (15, 321) (*). Отнюдь не противопоставляя историческую науку другим наукам, в том числе и естественным, Толстой считал, что и она должна основываться на отыскании свойств, общих всем неизвестным, бесконечно малым элементам - "отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собой бесконечно малым элементам свободы" (12, 339).