Самуил Лурье - Письма полумертвого человека

То есть не мы, а русская литература от Гоголя до Набокова, это ее всемирно-историческая заслуга. Пошлость возникла вместе с цивилизацией - с нею и погибнет, - а слово для нее нашлось лишь в последней рабовладельческой империи. Да и то не нашлось, - а человек из провинции, последний гений христианства это слово сочинил.

Вы припомнили, как Набоков бился втемяшить его иностранцам. Затея и впрямь вполне тщетная, придется им рано или поздно включить pochlost' в свои наречия, как sputnik, glasnost' и KGB. Но ведь и в России это понятие не отчетливо. Многие путают пошлость с ее бедными родственницами непристойностью, вульгарностью, банальностью, тривиальностью, скабрезностью, сальностью.

История слова не предвещает его судьбы. Когда Иван IV ("прозванный за свою жестокость Васильевичем") в письме к Елизавете Английской честит ее как есть пошлой девицей - за то, что она обсуждает вопросы международной политики с представителями мелкого бизнеса (с "торговыми мужиками" в парламенте) - он намекает, надо полагать, не на легкое поведение, а на чрезмерный демократизм. Когда Тредиаковский в качестве школьного инспектора рапортует об экзамене в Новгородской семинарии: здешние семинаристы имеют пошлые познания в латинском языке, - он просто-напросто констатирует, что уровень преподавания удовлетворительный. Когда на сельской дискотеке Онегин нашептывает Ольге Лариной какой-то пошлый мадригал, - речь не о гадостях, а всего лишь о трюизме, об избитом комплименте, какие говорят все, от Данзаса до Дантеса: что-нибудь из раннего Пушкина, вроде "и говорю ей: как Вы милы, и мыслю: как тебя люблю"... И даже у Даля, то есть много после Гоголя, пошлый значит прежде всего стародавний, исконный; или еще: А ездоки ездят, не пошлою дорогою, не торною, а заезжают поля; впрочем, ныне, замечает Даль, есть и другие смыслы, как-то: надокучивший, почитаемый подлым, площадным, и пр.

В советских словарях - без затей: пошлый - это низкий в нравственном отношении, безвкусно-грубый; ну а пошлость, само собой - свойство по значению прилагательного.

Но вот у Гоголя в "Мертвых душах" две дамочки трещат о тряпках: какой ситчик милей, не слишком ли пестро; или какой-нибудь Иван Никифорович, миргородский дворянин, проводит время у самовара, голый, в пруду. Или, допустим, острят за обедом в рассказе Чехова. Или мы с Вами ввинчиваемся в переполненный троллейбус - либо наша очередь подходит к билетной, скажем, кассе, а она вот-вот закроется. Ничего такого нравственно-низкого, и грубо-безвкусное часто ни при чем, а ужас (если кто его чувствует) - ужас только в том, что во всех подобных случаях (жизнь, можно сказать, из них и состоит) мы не являемся существами с бессмертной личной душой - строго говоря, не являемся людьми. Пошлость - наша нечеловеческая сущность и участь. (Как будто Спаситель приходил не к нам, - негодовал Николай Васильевич, - не к нам, не за нами!) Каждый из нас - наверное, даже Вы бесконечная дробь, а пошлость - наш общий знаменатель.

Но это пошлость в страдательном залоге, почти что кроткая. Дайте-ка ей свободу воли: тотчас изобретет пытку, казнь, рабовладение, полицейское государство (а в героической фазе - революцию и войну, хотя бы гражданскую). Сейчас выставлены, говорят, в Петропавловской крепости пыточные устройства: их автор - мастер пошлости (а Николай Васильевич сказал бы - черт).

Вспомните Рим цезарей: сплошной Миргород, буднично кровожадный. Зощенко в "Голубой книге" закрыл, так сказать, эту тему, но все равно - какой-нибудь Светоний приводит картинки поярче даже Вашей. Он только термина не знал. Вот, пожалуйста, - про Калигулу:

Многих граждан из первых сословий он, заклеймив раскаленным железом, сослал на рудничные или дорожные работы, или бросил диким зверям, или самих, как зверей, посадил на четвереньки в клетках, или перепилил пополам пилой, и не за тяжкие провинности, а часто лишь за то, что они плохо отозвались о его зрелищах или никогда не клялись его гением. Отцов он заставлял присутствовать при казни сыновей; за одним из них он послал носилки, когда тот попробовал уклониться по нездоровью; другого он тотчас после зрелища казни пригласил к столу и всяческими любезностями принуждал шутить и веселиться...

Рим и сгубила пошлость - и гуси не спасли.

Первый прорыв Пошлости в нашу эру пересказан в Евангелиях: как римский тюремный спецназ глумился над осужденным Иисусом: играли с Ним, как с куклой, отрабатывали, гогоча, на Нем болевые приемы, спорили при Нем о его одежде: кому достанется (послать в аппенинскую глубинку, дочуркам на юбки)...