Антуан де Сент-Экзюпери: Мораль необходимости

Мораль обстоятельств и мораль необходимости.

Различие, которое их не разделяет.

«Радио-Штутгарт» [1] «Радио-Штутгарт». — В городе Штутгарте находилась немецкая радиостанция, которая вела пропагандистские передачи на Францию. (Здесь и далее комментарии Сергея Зенкина.) объявило интервью с пленными летчиками. Имелись в виду два наших товарища из соседней авиагруппы, которых сбили недалеко за линией фронта. Мы послушали их, узнали голоса, но снова, в очередной раз, ощутили нечто иное. И с человеческой, и с технической стороны нам — в очередной раз все было очевидно. Так почему же всякий раз не кричат про эту очевидность французским слушателям? Почему позволяют потихоньку отравлять столь грубыми трюками воздух, которым мы дышим?..

Мы прекрасно знали этих наших товарищей — тем знанием, которое позволяет ощутить реакцию, не обмануться в ней и угадать поведение человека. И мы можем дать гарантию, что там была разыграна комедия. Комедия, которая разыгрывается всякий раз. Вот она.

Пленного, если он ранен, отправляют в госпиталь. Там его спрашивают: сколько вам лет, как ваша фамилия, живы ли ваши родители и т. д. Вполне естественно и нормально, что на подобные вопросы, являющиеся обычной формальностью, отвечают вежливым тоном. Пленный так и поступает. Потом, очевидно, ему обеспечивается медицинский уход. От него буквально не отходит какая-нибудь пожилая сиделка, возможно даже по-матерински ласковая. Для подобной пропагандистской операции не выберут, разумеется, грубияна санитара. Можно даже представить себе эту седовласую старушку. По-матерински ласковые женщины существуют в любой стране мира. И раненый испытывает признательность за ту заботу, с какой она меняет ему перевязки. Он благодарит.

— Вам не очень грустно, мой мальчик, оттого что вы ранены и находитесь так далеко от своих близких? Как видите, везде существуют люди, принимающие близко к сердцу чужие несчастья. Вы можете на что-нибудь тут пожаловаться?

— Нет, что вы! За мной прекрасно ухаживают, ко мне очень добры… Благодарю вас.

Он произнес это, когда температура у него была под сорок, сразу после операции, после морфия, в том состоянии умиленности, когда от капельки доброты размягчается сердце.

— Мой мальчик, я могу написать вашим близким: вы еще слишком плохи, чтобы писать самому. Что вы хотите, чтобы вам прислали?

— Книжек…

— Вы получаете все, что вам посылают?

— Да, получаю все посылки. [2] …получаю все посылки. — Французские военнопленные могли получать посылки от родственников через посредство Международного Красного Креста. Я очень рад.

Действительно, у него, вскрывающего посылку с таким чувством, с каким живущий вдали от родителей ребенок открывает новогодний подарок, есть все основания радоваться. А потом, после долгого одиночества, когда ему становится лучше, в палату к нему кладут товарища. На соседнюю койку. И в этот же день впервые спрашивают:

— Что бы вы хотели на завтрак?

И начинается выздоровление. В этот день они получат по чашке ароматного кофе с молоком. Человек так уж создан, что даже в бездне наигорших несчастий радуется мелочам. Как он счастлив, видя букетик цветов! Их только что принесла сиделка.

— Я подумала, вам это будет приятно…

И вот в тайниках души забил родничок оптимизма. Жизнь в это утро кажется прекрасной. Он обрел товарища и с каким-то неожиданным <���…> бой. Он загорелся, падал, но вот жив, лежит на белых простынях. Это прекрасно. Про бой он рассказывает без ненависти, потому что в глубине души испытывает к противнику уважение.

А потом последний акт.

— Не согласились бы вы сделать заявление по радио?

— Нет.

— Вам были бы здесь за это весьма признательны.

— А мне начхать. Категорически отказываюсь.

— Хорошо, хорошо. У нас уважают храбрых солдат. Вы повели себя по-солдатски. Мы ничего не станем от вас требовать. II в доказательство нашего уважения мы готовы вам разрешить, раз микрофон все равно уже здесь, сообщить родным, что вы живы. Просто «жив-здоров», и ни единого слова, которым могла бы воспользоваться наша пропаганда. Мы восхищены вашим чувством долга.

Пленный растроган. Подумав немного, он произносит в микрофон:

— Я счастлив сообщить своей семье, что я жив и уже почти вылечился.

Вот и все. Материнская ласковость — притворная или искренняя — седовласой сиделки, чашка с кофе на столике, над которой поднимается пар, воспоминания о товарищах, рвущиеся из сердца. Пленный не знает, что с ними стало, да и что с ними может статься? Дело не в них. Сами по себе они не имеют значения.