Олег Алкаев: Расстрельная команда

Корнюшко, судя по его поведению, как и большинство осужденных, виновным себя не считал. В его дальнейшем разговоре с Сиваковым, помимо полного отсутствия раскаяния и чувства вины, зазвучали нотки, с какими обычно не просят, а требуют в определенных кругах причитающуюся долю. Из разговора было понятно, что Корнюшко настаивал на выделении его семье квартиры. Сиваков же обещал только малосемейное общежитие. Корнюшко вновь настаивал на получении квартиры, смутно намекая на какие то заслуги. Сиваков также терпеливо объяснял ему причины, по которым квартиру выделить не может.

Наконец Корнюшко понял, что квартиру он не получит и скорого освобождения, как и внеочередного звания, ему также не предвидится. В «запале», реализуя накопившуюся злость и агрессию, он наскоро злобно пожаловался на плохое отношение к нему администрации, сказав, что его специально содержали с отпетыми уголовниками, и, мол, только его суперподготовка не позволила ему подвергнуться насилию и унижению. Это была откровенная ложь. Я знал, что он содержался в двухместной камере вместе с работником милиции, арестованным за получение взятки, и который был отнюдь не богатырского телосложения. Правда, министр не придал его словам никакого значения и, пообещав, что все будет хорошо и его никто не забудет, попрощался с ним. Когда конвой увел Корнюшко, Сиваков, понимая, что надо как-то объясниться, сказал примерно следующее: «Видите, мол, что происходит с военными, когда правительство посылает их устранять неугодных властям людей, а потом они уже с нарушенной психикой совершают аналогичные преступления по собственной инициативе». Затем, видимо уловив в наших глазах непонимание сущности «подвигов», совершенных Корнюшко, поправился и сказал, что все это было с ним, то есть с Корнюшко, когда он воевал где-то за пределами Белоруссии, в «горячих точках», где подорвал своё здоровье и истощил нервную систему.

Из личного дела Корнюшко и из оперативной информации, имевшейся в отношении его я знал, что по специальности он был кинологом. Всю свою службу посвятил собакам и водке, и самыми горячими точками в его жизни были очереди у прилавков вино-водочных магазинов. Но, резонно полагая, что министру виднее, и что, возможно, в промежутках между пьянками и дрессировками собак Корнюшко действительно выполнял специальные поручения правительства, я оставил свои сомнения при себе и никаких уточняющих вопросов по этому поводу задавать министру не стал.

Положительно оценив деятельность администрации СИЗО и поблагодарив за службу, Сиваков, как бы между прочим, спросил, каким образом мы производим захоронение расстрелянных по приговору суда осужденных. Я ответил, что производим захоронение согласно инструкции. Он сказал, что было бы лучше, если бы мы пользовались крематорием, что он предлагает мне подумать над этим вопросом, и что у него есть возможность решить эту проблему положительно. Свои соображения по этому вопросу я могу передать через начальника КИН Кадушкина. Я пообещал обязательно подумать над этим и доложить в ближайшее время. После этого Сиваков попрощался со всеми сел в автомобиль и уехал. Напомню, что было это 24 мая 1999 года. Через 10 дней после возвращения мне расстрельного пистолета (14 мая 1999 г.) и через 17 дней после исчезновения бывшего министра внутренних дел Ю. Захаренко (7 мая 1999 г.). И опять я вынужден признать, что мне тогда было абсолютно невдомек, как тесно связаны между собой эти события.

Прошло несколько дней. Я долго размышлял над предложением министра, советовался со своими сотрудниками и пришел к твердому убеждению, что от предложения министра о сжигании трупов казненных в крематории следует отказаться. Причина была в том, что это мероприятие, хотя и незначительно, но расширяло круг лиц, посвященных в процедуру смертной казни. Возникала реальная угроза расшифровки личного состава специальной группы перед сотрудниками крематория. Кроме того, нам было необходимо подгонять дату расстрела осужденных к графику работы крематория, что также создавало много проблем и расшифровывало процедуру казни по времени. При таких условиях, был убежден я, рано или поздно, но утечка информации произойдет, и о том, что тела казненных сжигаются в крематории, будет известно родственникам осужденных. А зная еще и дату погребения, путем несложных наблюдений можно будет вычислить транспорт, которым тела доставляются в крематорий, а затем и место исполнения приговора. Зная, какие чувства испытывают близкие родственники и друзья приговоренных к смертной казни, я смело могу сказать, что дальнейшие последствия могли быть просто непредсказуемыми. Поэтому в принятии решения по вопросу кремации трупов я исходил из несколько циничной в данном случае, но часто применяемой в тюрьме поговорки: «Береженого Бог бережет, а не бережёного – конвой стережет».