Дмитрий Хмельницкий - Виктор Суворов - Главная книга о Второй Мировой

Кстати, этот важнейший том (в двух книгах) широко известной серии «Документы внешней политики СССР», посвященный 1939 году, не нашел никакого отражения в «Мифе «Ледокола». Между тем в документах тома прослеживается встречное движение сторон к пакту, импульс которому придало требование В.М. Молотова подвести «соответствующую политическую базу» под отношения между Германией и Советским Союзом. Чего он стал тут же добиваться, заменив М.М. Литвинова в НКИД СССР [426]. Таковы приемы, которые использует израильский историк, чтобы избавиться от углубления в международные отношения кануна войны и избежать постановки вопроса о роли Сталина в развязывании мировой войны.

Ко всему прочему, заявляя, что секретный протокол был подписан не одновременно с пактом о ненападении, а месяц спустя, Г. Городецкий обходит застарелую проблему советской внешней политики — как сохранить тайну секретного протокола к советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 года. Полвека советские руководители, от товарища Сталина до М.С. Горбачева, скрывали от нашей общественности тайну секретного протокола. Она продержалась так долго потому, что разглашением содержания протокола снимался вопрос о том, кто, в какой конкретный момент и с какой целью развязал мировую войну. Это объясняет и то «трогательное единство» в сохранении тайны секретного протокола, которое пронесли через всю мировую войну нацистские лидеры и сталинское руководство. Правда, интересно, что же оказалось весомее схватки смертельных врагов — Сталина и Гитлера, раз никто из них не решился обнародовать секретный протокол, обвинив во всем противную сторону?

Тот факт, что Г. Городецкий следует советской традиции сохранения тайны секретного протокола (применяя прием, до которого никто из последователей «Фальсификаторов истории» до него не додумался, — мол, пакт и секретный протокол были подписаны в разное время), не мог не сказаться на интерпретации им исторического значения пакта (и еще раз: в разительном отличии от «других историков»). Поражает и то, что, оправдывая внешнюю политику сталинского руководства, он начисто игнорирует проблему взаимосвязи политики и морали применительно к международным отношениям 1939–1941 годов. В его узкодипломатическом повествовании все державы и их лидеры уравнены в качестве субъектов международных отношений. У «других историков» подход совершенно иной.

Поскольку морально-нравственная сторона «действительных событий» мало интересует автора «Мифа «Ледокола», он не видит ничего плохого в факте ведения сталинским руководством в последние предвоенные месяцы переговоров одновременно и со странами демократического Запада, и с нацистской Германией. Для Г. Городецкого, развивающего свой тезис о враждебном окружении, которое «все более смыкалось вокруг Советского Союза», это — «реалистическая политика» (с. 46, 57). Другими словами, ничего иного не оставалось, как только проводить «такую политику, которая бы наилучшим образом отвечала безопасности Советского Союза» (с. 60).

Так родилось решение Сталина пойти на пакт с нацистским лидером Гитлером.

Заключительный вывод автора «Мифа «Ледокола» сводится к тому, что и в 1939 году, и в 1941 году действия Сталина объясняются «безнадежностью политических альтернатив для Советского Союза» (с. 344). Признавая, однако, что с весны 1939 года, с английских гарантий Польше, перед Советским Союзом «открывалась возможность выбора», то есть у него появилась свобода маневра, являющаяся «венцом успеха любой внешней политики» (с. 52–53). Но почему же Г. Городецкий говорит об отсутствии альтернатив для СССР? Только потому, что он так и не смог разобраться в мотивах сталинского руководства, в том, что оно руководствовалось во внешней политике исключительно классово-имперскими целями. В создавшихся для СССР крайне благоприятных международных условиях.

Трудно поверить, что историку с пятнадцатилетним опытом изучения международных событий того времени неизвестно, что как западные страны, демократические Англия и Франция, так и нацистская Германия придавали решающее значение тому, на чьей стороне окажется Советский Союз в приближающемся всеобщем конфликте. Поэтому наряду с официально объявленными советско-западными переговорами шли тайные двусторонние советско-германские «разговоры» (В.М. Молотов) и «беседы» (И. Риббентроп).

В политико-дипломатических кругах Европы существовало убеждение, что масштабный конфликт на континенте начнется только после того, как определится с выбором Советский Союз — последняя не ангажированная великая европейская держава, могущая склонить чашу весов в ту или иную сторону. Но никак не раньше.