Исайя Берлин: Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах

Почти сразу по прибытии в Москву я отправился на встречу в британское посольство, на которую были приглашены и несколько русских писателей.

Почетным гостем был Д.Б.Пристли, пользующийся популярностью в официальных советских кругах. Его книги переводились на русский, и насколько я могу вспомнить, две его пьесы исполнялись тогда в московских театрах. Однако в тот вечер Пристли был явно не в настроении: он устал от бесконечных поездок на заводы и в колхозы, от излишне торжественных и тенденциозных приемов.

Выплата его гонорара задерживалась, переводчики не могли прийти к соглашению. Утомленный писатель мечтал об одном: лечь в постель. Вскоре после начала приема он объявил сопровождавшим его лицам, что хочет уехать.

Переводчик Пристли, он же гид британского посольства прошептал мне, что должен отвезти почетного гостя в отель и попросил меня по возможности замять неловкость, вызванную этим неожиданным отъездом. Я охотно согласился, и вот я уже сижу между знаменитым режиссером Таировым и не менее известным литературоведом, критиком, переводчиком и детским поэтом Корнеем Чуковским.

А напротив меня – самый известный советский режиссер Сергей Эйзенштейн.

Последний выглядел грустным и озабоченным (2). Я стал задавать ему вопросы о его жизни и работе, и Эйзенштейн охотно отвечал. Он утверждал, что первый послереволюционный период завершился, а с ним и его лучшее время – как режиссера и творческого работника. Впрочем, такова судьба многих. «Пришла эпоха, – сказал он печально, – безнаказанной жестокости». Он с удовольствием вспомнил курьезный случай, имевший место в двадцатых годах, когда на прием в одном из московских театров вдруг ворвались каким-то образом оказавшиеся на свободе свиньи, как люди кричали, застыв на своих стульях, а свиньи в свою очередь пронзительно визжали. «Вот чего недостает в современном сюрреалистическом спектакле. Мы работали тогда в полную силу, были молоды, отчаянны, полны идей. Не важно, кто ты – марксист, формалист или футурист; художник, поэт или музыкант. Мы спорили и даже ссорились, но этим стимулировали друг друга. Мы жили полной жизнью и достигли немалого».

Таиров поддержал его. Он с грустью вспомнил театр двадцатых годов, таких гениев, как Вахтангов и Мейерхольд, заговорил о кратковременном периоде в русском современном искусстве, который, по его мнению, было гораздо интереснее, чем все достигнутое Пискатором, Брехтом или Гордоном Грэгом. Я спросил его, почему же пришел конец этому движению, на что тот ответил: «Жизнь меняется. Но это было замечательное время, хотя Немирович и Станиславский в чем-то критиковали его. Истинно замечательное». Современные актеры Художественного театра были, на его взгляд, недостаточно духовно развиты и образованы, чтобы по-настоящему понять чеховских героев: их характер, социальный статус, взгляд на мир, манеры, привычки, внутреннюю культуру. Никто не превзойдет в этом отношении вдову Чехова Ольгу Книппер и уж, конечно, самого Станиславского. Качалов, достигший зрелого возраста, вскоре уйдет со сцены и будет, по мнению Таирова, забыт. «Произойдет ли когда-нибудь еще что-то новое, прогрессивное? Несколько минут назад я сказал: жизнь меняется. Нет, не меняется. Все было и остается скверным». И мой собеседник мрачно замолчал.

Несомненно, Качалов был лучшим из всех актеров, которых я когда-либо видел. В роли Гаева в «Вишневом саде» он буквально гипнотизировал не только публику, но и остальных артистов. Обаяние его голоса и выразительность движений настолько приковывали к себе, что хотелось только одного – видеть и слышать его вечно. Впечатление от игры Качалова могу сравнить только с Улановой в «Золушке» Прокофьева и Шаляпиным в «Борисе Годунове».

Непревзойденные вершины, что и доказало время.

Моим соседом справа был Корней Чуковский, на редкость остроумный и обаятельный собеседник. Он рассказал об одном эпизоде, который по своей курьезности напоминал отъезд Пристли: «В тридцатые годы в Россию приехал писатель Синклер Льюис, очень популярный в то время. Его сопровождала супруга, известная американская журналистка Дороти Томпсон. Меня и некоторых моих коллег пригласили к Льюису. Мы хотели рассказать ему, как много для нас значат его прекрасные романы. И вот мы пришли в гостиничный номер. Льюис сидел к нам спиной и печатал на машинке. За время нашего пребывания он ни разу не обернулся и не проронил ни слова».

Я в свою очередь попытался заверить Корнея Ивановича, что его произведения читают и любят в русских школах англоязычных стран. Я привел в пример мнения Мориса Баура (неоднократно упоминавшего в своих мемуарах о встречах с Чуковским во время Первой мировой войне) и Оливера Энтона – лично знакомых мне английских авторов, интересующихся русской литературой.