Лев Пирогов - Хочу быть бедным (сборник)

Конец краткого содержания не самой интересной статьи.

Тщательно вспоминаю, под влиянием чего формировались при тоталитаризме мои «вкусы». Тамиздатсямиздат… Мог бы вырасти в приличного человека, ан нет. Юноша, которого тошнило от всего советского вплоть до Юрия Трифонова (тоже ведь «массовая литература с претензией на серьёзность»), ныне рыщет по Интернету в поисках старых советских книжек и чёрно-белых фильмов. Почему?

Дело в том, что советская эстетика отнюдь не родственна «советским мерзостям». Советские мерзости расцвели в искусстве только тогда, когда в жизни их официально «отменили»: квинтэссенция мерзости советской эпохи – это «Маленькая Вера», а не «Коммунист» или «Большая семья». (В советской эстетике был жуткий дефицит мерзостей, вот и приходилось искать их на стороне.)

Вроде бы Андре Жид сказал: «Хорошие чувства делают плохое искусство». Ну так и обратное тоже верно. Чем больше имеешь дела с хорошим искусством, тем сильнее начинает хотеться хороших чувств, а они искусству неинтересны – как счастливые семьи, которые счастливы одинаково.

Вы, кстати, в какой семье бы хотели жить?

Считается, что литературу нельзя путать с обыденностью (типа, «правильно поступила Татьяна Ларина или неправильно»: нет такого слова – Татьяна, надо говорить «образ»). Да только какой дурак это выдумал? Студенту-эстетику нельзя, но искусство-то существует не для студентов.

Так в какой семье вы бы хотели жить?..

Вот люди и хотят жить в советской литературе. В частности, ещё потому, что она, как учит Ольга Мартынова, «примитивна по языку и оперирует упрощёнными картинами мира». Эстетическая усреднённость есть признак классики. Именно классика характеризуется умеренностью, общепонятностью, отсутствием выразительных излишеств и «неожиданных» (любующихся собою) идей. Смелость и неожиданность – подспорье слабого, а побеждает сильный, и никаким грудкам с этим фактом не совладать.

Даже в материальном производстве решающую роль играет уровень мотивации (а не квалификация и патент – потому Тихоокеанская цивилизация и опередила Атлантическую в экономической области). Что же говорить об искусстве? Сила художника – в мотивации. В остром переживании смысла своего пребывания в потоке истории.

Империи рушатся, когда прошлое перестаёт воодушевлять потомков, когда люди начинают жить конъюнктурным и сиюминутным, когда родина перестаёт быть для них объектом религиозного чувства, и они уже не готовы умирать за неё. Как бы ни был Прилепин не в ладах с языком (а у него даже в названиях книг грамматические ошибки – что ещё за «полные водкой»?), он понимает главное:

«Если мы потеряем свои земли, нас быстро сотрут из памяти людской. Некому будет передать свою речь. Забудутся Пушкин и Блок. Засмеются дикой тарабарщине люди, услышавшие спустя не столь великое количество лет нелепую и невнятную речь: „Гой ты, Русь, моя родная, Хаты – в ризах образа!“ И никакого русского Возрождения не случится никогда: кому мы нужны, если не нужны самим себе? Надо держаться за свою землю всеми пальцами: нет ни у нас, ни у нашего языка иного пристанища».

Как видим, ничего «нового» в этой идее нет. Стара как мир, более того, «где-то мы это уже читали». И ничего, будем читать ещё.

А что касается фиглей-миглей… Ну, Интернет большой, в Германии газет много. Как говорят у нас среди осин, «по мощам и елей».

Для меня так называемая проблема авторства «Тихого Дона» – загадка.

Не сама «проблема», а её живучесть. Удивительно наблюдать, как люди до сих пор бросаются очертя голову в эти болельщицкие разборки. Что ими движет?

В конце 80-х, когда на смену косному марсксистко-ленинскому литературоведению пришли передовые западные учения, нас учили: категория авторства – это позавчерашний день, «текст сам себя пишет». Разве не об этом (святые, выходи строиться) нобелевская речь Бродского, разве не об этом Сепир и Уорф, Кристева и Лакан, Ролан Барт и Пьер Менар, наконец?

Казалось бы, давно пора посмеяться с высоты столь прогрессивных учений над пресловутой «проблемой авторства „Тихого Дона“ – как смеёмся мы над очередной сенсационной книжкой о том, что трагедии Шекспира сочинил не Шекспир, или как смеёмся над попытками уличить в плагиате Набокова: дескать, „Лолиту“ придумал не он, а немецкий писатель фон Лихберг, чей рассказ с похожим сюжетом и под таким же названием увидел свет в 1916 году. Или как посмеялся над обвинениями в свой адрес лауреат многих премий Михаил Шишкин: я, дескать, создаю „литературу нового измерения“, а кто такая Вера Панова, цитату из которой я выдал в романе „Венерин волос“ за свой авторский текст, приличные люди давно забыли.