М Максимов - О Бруно Беттельгейме

На первом месте -- люди, для которых честь намного важнее жизни. В старину это были аристократы, теперь -- затрудняюсь найти нужное слово, пусть будет "аристократы духа".

Я считаю, мне повезло -- первый раз я прочел "Трех мушкетеров" в сорок лет. И понял, что в деле укрепления своей личности они -- профессионалы. Они -- живое воплощение морального кодекса "строителя феодализма", они все время на виду. И они должны драться. Я не забуду чувство горечи, которое в детстве охватило меня, когда я узнал о дуэли Пушкина: "Ну зачем он дерется? Если бы не дрался, то написал бы..." Если бы не дрался, не был бы Пушкиным. И главная тема "Трех мушкетеров" -- не Д'Артаньян, а Атос. Невозможно представить себе Атоса, который, переодевшись в женскую одежду, пробирается "на разведку" во вражескую крепость. Атос открыто въезжает на коне в стан неприятеля. Если же общество лишается "класса" людей, которые ценой собственной жизни поддерживают идеалы чести и достоинства на должном уровне, то этот уровень начинает падать. Но откуда им было браться? -- вот вопрос, на который нелегко найти четкий ответ.

Концлагеря и остальная Германия

После освобождения Германии от фашизма всему миру открылась страшная правда о гитлеровских концлагерях. Потрясенные всем увиденным, союзники спрашивали у немцев, переживших фашизм, знали ли они о существовании лагерей. И очень часто получали ответ: "Нет, мы ничего не знали". Это замечательное свойство противоречивой человеческой психики -не знать того, что знаешь, но страшно не хочешь знать.

Страх

Нельзя было не знать -- о лагерях писали в газетах, говорилось по радио. Правда, никаких подробностей не сообщалось. Но это еще хуже -- если бы .знать, что тебя там ждет, можно как-то подготовиться. А то -- как смерть. Человек внезапно исчезает, и все.

И еще: чем отличается страна, в которой действует множество самых жестоких законов, от страны, в которой вообще никаких законов нет? В первом случае ты знаешь, за что и когда тебя повесят. А во втором -- ты добропорядочный немец, ходишь в церковь, слушаешься начальство, образцовый семьянин. И вдруг ночью стук в дверь -- гестапо.

Поначалу вроде бы ничего. В газетах и по радио -- шумная кампания против цыган. Всех цыган -- в лагерь. Но я не цыган, меня не заберут. Следующие на очереди -- обитатели полусвета: содержатели ночных заведений, гомосексуалисты и так далее. Опять пронесло. Но дальше -- хуже. Вот какая-нибудь группа людей, сознавая важную роль, которую она играет в обществе, начинает слишком много себе позволять. Например, врачи. Или адвокаты, ученые-физики и так далее. Они требуют для себя свободного доступа к информации, поездок за границу к коллегам. У них есть и духовный вождь -- всемирно известный, всеми уважаемый ученый. С ними поступают так. Выбирают случайным образом каждого десятого и--в лагерь. При этом их лидер может случайно в эту выборку и не попасть.

Но вот -- мой сосед по лестничной площадке. Я его прекрасно знаю -- абсолютно лояльный, преданный всем идеалам национал-социализма немец. Чуть что -- "Хайль Гитлер!". Ночью слышу, как подъезжает машина, гестаповцы поднимаются по лестнице, стук в соседнюю дверь. Теперь от страха уже некуда деться.

Жить в таком состоянии нельзя. Чувство самосохранения требует полностью слиться с властью. Проникнуть не умом, а сердцем, всеми фибрами своей души в ее душу. Угадывать мельчайшие колебания ее настроения. Раствориться в ней полностью. Но для этого надо сначала растворить свою. И человек начинает внутреннюю работу по уничтожению своей личности. Посмотрим на него, когда он читает газету. Собственно, он ее и не читает. Ведь газета создана не для того, чтобы служить окном в мир, в котором ты живешь. Он читает там, где ничего не напечатано -- между строчек. Он ее впитывает целиком. Он сливается. Теперь ему уже не нужно приказывать -- он сам знает, чего от него хотят. И тогда к нему приходит чувство безопасности. Но эта безопасность мнимая.

"Гитлерюгенд"

Мой дом -- моя крепость. Пусть на улице маршируют эсэсовцы, а со всех стен на меня смотрит этот мерзавец с челкой и усиками. Пусть на службе при встрече с начальником я вытягиваюсь в струнку -- "Хайль!". Пусть в разговоре с друзьями за кружкой пива приходится все время быть начеку -- здесь и стены имеют уши. Пусть над всем этим витает призрак концлагеря. Пусть! Но вот я прихожу домой, и здесь я -- хозяин. Я управляю этим маленьким миром, я отвечаю за все. Чтобы все были сыты, одеты, обуты и обогреты. Чтобы дети выросли, несмотря ни на что, честными немцами. Мои дом -- мое последнее прибежище, здесь я делаю то, что считаю нужным. И говорю то, что думаю.