Николай Каманин - Семеро на орбите

Ведь они – космонавты, первооткрыватели и романтики звездного неба.

Говорят, нет одинаковых судеб, одинаковых характеров, одинаковых сплетений обстоятельств, и даже очень схожие ситуации отличны. Пусть иногда лишь в мелочах, отдельных штришках, чуть уловимых оттенках, но они противятся отождествлению. Даже мудрейшая природа отвергает абсолютное сходство.

Если придерживаться строгости формулировок, это так. А если исходить из привычного жизненного восприятия, то можно найти много общего в судьбах людей, посвятивших себя изучению космоса.

Пусть они разные по возрасту, пусть нет между ними никакого внешнего сходства, каждый подвержен своей страсти, своим увлечениям. Все они влюблены в космонавтику и ради нее готовы на любые жертвы. Чувство долга, ответственности за порученное им не занимать.

И еще. Мы спрашивали каждого из космонавтов накануне старта:

– Положим, что прошел полет. А дальше что? Ведь есть у человека своя мечта, своя цель... Так вот, что бы хотел ты делать дальше?

Все отвечали одинаково:

– Снова летать!

На предполетном собрании коммунистов, которое стало традицией, космонавты говорят о своей готовности к старту, благодарят за помощь, которую им оказал коллектив «Звездного городка».

Перед отъездом на космодром – и это тоже традиция – космонавты идут к Ленину, в Мавзолей, на Красную площадь, а потом в комнату-музей Ю. А. Гагарина в «Звездном». Вот запись в книге посетителей этого музея, которую сделала семерка отважных:

«Мы бережно храним в своих сердцах любовь к Юрию Гагарину – замечательному, жизнерадостному человеку. Он вошел в нашу жизнь как человек доброй и красивой души, твердой воли и большой скромности.

Покорение космоса стало делом нашей жизни, и всякий раз, когда отправляемся на космические трассы, мы берем с собой светлый образ Юрия Гагарина, его пример мужества, отваги, верности долгу перед нашей великой Родиной».

Каждому из нас приходилось излагать свою биографию на листочке бумаги. Ему тоже. Всякий раз, когда требовалось оформлять или переоформлять документы. Первая строчка всегда получалась легко: «Я, Шонин Георгий Степанович, родился 3 августа 1935 года в городе Ровеньки Луганской области...»

А дальше задумывался. Надо писать самое главное. А где оно, это главное, где второстепенное? Поди разберись. Несколько дат, несколько слов. Вот и все его «жизнеописание». О друзьях в своей автобиографии не пишут, о сокровенном не рассказывают.

И все-таки за этими скупыми строчками скрыт человек. Есть семья, где он рос, школа, училище, полк, где познавал летное «ремесло»... Есть тридцать четыре года жизни, и только они могут раскрыть все его существо. Ведь все, что было видано, пережито, прочувствовано, и сделало его таким, как он есть сейчас...

Да и биография – это не только жизнь, но и представление, понятие о жизни.

У него темные, словно августовская ночь, волосы и глаза, которые смотрят на мир весело и чуть изумленно. Он любит украинские песни, любит бродить по лесу с сыном Андрюшкой, которого все почему-то зовут Карасиком. Он с детства любит тревожные, зовущие вперед книги, и ему очень хочется, чтобы всем людям на свете было хорошо.

...1941-й – один из самых трудных для Георгия. В шесть лет много ли знает человек о жизни и смерти, о горе и ужасах, пролитой крови? И хорошо, что не все это знают, – неокрепшие плечи могут согнуться под тяжестью душевных перегрузок. Ему пришлось увидеть такое, прикоснуться к беде. Она ведь приходит, не спрашивая, не ища особых зарубок на двери.

Отец ушел на фронт в первые дни войны. Не из дома, а с далекой стройки. В коротком письме попрощался со всеми. И все! А по ночам мать плакала, уткнувшись лицом в подушку. Пружины матраца вздрагивали, звенели уныло, протяжно.

...Немцы пришли в их село через месяц после начала войны. Нескончаемый поток беженцев застревал на забитых дорогах. Куда податься, куда идти? Всюду огонь пожарищ, всюду стрельба, ухают взрывы. Мотоциклисты с засученными рукавами зелено-серых гимнастерок врезались прямо в колонны людей, давили, хохотали, а то водили автоматными стволами, изрыгающими горячий свинец. Стоны и плач повисали над дорогой, заглушая чужую лающую брань и рокот моторов.