Александр Минкин - Письма президенту

А вы им немножко денег – поровну, по справедливости. И получается, что для вас людей (личностей) нет, есть масса, электорат, группа дожития, недожития, пережития… Как электроэнергия, бюджет, территория, удобрения… Как при игре в «Монополию»: людей нет, есть улицы, дома, заводы, и всем этим можно оперировать – покупать, продавать, закладывать.

Зачем вы это сделали? Чтобы что? Чтобы стало лучше людям или бюджету? Или чтоб мучения в очередях отвлекли бы от…

Гуманнее было бы приучать к очередям летом; не мерзли бы старики, не мёрли бы.

И сторублевки (помните?) велели менять зимой. Люди простужались в очередях – а много ли старику надо? А потом в свидетельстве о смерти, в графе «причина» стояла аккуратная «пневмония», а не «обмен денег», не «получение справок». И вклады Ельцин с Гайдаром заморозили зимой (и навсегда) – помните очереди в сберкассы? (Или вы тогда еще в Германии трудились?)

Говорят: мол, идея монетизации верна, только исполнение плохое. Нам это и о коммунизме говорили, и о приватизации. У начальства идеи всегда благие. Но – замечали ли вы, Владимир Владимирович? – исполнители идей (творцы реформ) всегда богатеют, а скотина не понимает своего счастья, поголовье сокращается.

У людей отняли не привилегии. Это отняты гарантии. Заработанные гарантии.

Говорят: мол, льготы – пережиток. Вот и хорошо. Кто родился после 1 января 2005 года – льгот не давать. А кто воевал, строил, учил, лечил – те пусть доживут с пережитком.

Все говорят об обиде. О жестокой обиде в год 60-летия Победы. Оставим эмоции; тут откровенное беззаконие.

Закон, уничтоживший льготы, – это закон обратной силы. Люди работали, воевали, закрывали собой не только амбразуры, но и горящие атомные станции. И им было обещано… А теперь отнято.

А дальше? Вот, например, суд. Одному надо, другому – нет. Один всю жизнь добивается справедливости (сына убили, и никто не наказан), другой знать не знает, где этот суд находится.

Давайте всем поровну – по 100 рублей вместо суда; всем поровну той справедливости, что ищут в суде. Все равно не всем достается и работает плохо, с ошибками, – заменим деньгами.

А то – смотрите: Зурабову, захватившему в личную собственность гектары Подмосковья, ничего всерьез не грозит. А ребятам, которые, защищая стариковские льготы, захватили на 40 минут приемную Зурабова, дали по пять лет зоны. (Кстати сказать, ребята за стариков вышли, а старики за них – нет.)

И такая Дума, и такой Совет Федерации, такие «избранники народа», которые за отъем льгот голосуют, – тоже не всем нужны. Мы легко обойдемся без Грызлова и Миронова, даже не заметим утраты. А если бы вместо них выдавали по сто рублей в день, да вместо министра обороны по двадцать, – настала бы удивительная жизнь, даже на закуску хватало б… Гм, шут знает, куда могут завести такие мысли. Лучше остановимся. Цензуры-то теперь нет, мы должны сами себя удерживать в границах дозволенного.

…Уважаемый Владимир Владимирович, вряд ли удалось вас убедить. На всякий случай прикажите Федеральной службе статистики быть «повнимательнее, поаккуратнее с показателями». Потому что если их не предупредить, если сейчас не подчистить, то потом будет очень трудно объяснить скачок смертности нынешней зимой.

2 февраля 2005

P.S. При публикации из-за недостатка места пришлось сократить большой кусок. Вот он.

Пишу вам, пишу, а вы молчите. Это же не случайно. В этом молчании большой смысл. Мы же с вами советские. В школу ходили, в кино бегали, в пионерских лагерях жрать хотели, – фильмы, учебники, песни, костры у нас с вами общие. Общая база.

«Ходоки у Ленина», «Дорогой товарищ Сталин»… Ну и что получили ходоки? Что получила пионерка, писавшая в Кремль: «Дорогой товарищ Сталин, мой папа ни в чем не виноват»?

Некрасовские ходоки тоже остались ни с чем. Мне, мальчишке, казалось, что их постигла катастрофа. Их не выслушали; а они собирались, обсуждали, набирались храбрости, шли, питали надежды, а их и на порог не пустили.

Я школьником не понимал этой угрозы. Я вообще не понимал, что это угроза. «Суди его Бог» – для меня было междометием, что-то вроде «эх», «о-хо-хо», «увы» и т. п.

А теперь я понимаю, что это бунт. Не кровавый, тихий, но – бунт. Они уходят, оставляя сановника Божьему суду. Ничего более страшного не существует.

От почтения? Нет, в доме они, конечно, шапки бы сняли, но они уходят по улице… С непокрытыми головами идут по кладбищу. Они мысленно его похоронили.