Джеймс Мейвор: Граф Лев Николаевич Толстой

[* Урожденная (франц.). *]

[** В Ясной Поляне, за исключением Толстого, Ге и женщин, много курили. (Примеч. Дж. Мейвора.) **]

Как-то в сырой ненастный вечер, когда сильный дождь бил по окнам, Толстой и я играли в шахматы. Около одиннадцати часов Андрей поднялся наверх и сказал отцу, что молодой человек, промокший насквозь, пришел пешком и хочет поговорить с ним. Толстой спустился вниз и вернулся через четверть часа. "Интересный молодой человек, - сказал он. - Хочется, чтобы вы познакомились с ним утром. Он рассказал, что родом из Одессы, получил в наследство состояние и под влиянием моих сочинений и после чтения Священною Писания решился довести до конца то, что другой юноша, совершивший "великое отречение", так и не осуществил. Он роздал все, что имел, бедным и стал вести бродячий образ жизни и проповедовать Евангелие. Из Одессы он пришел в Ясную Поляну (расстояние, составляющее около пятисот миль) для того, чтобы сообщить мне, что сам я не живу жизнью Христа и даже не живу в соответствии со своим учением". Я заметил, что такое поведение предполагает умственную болезнь. "Ну нет! сказал Толстой. - Все мы, русские, такие". Я не стал спорить, ибо даже если бы сослался на мысль Канта, что если каждый станет странником, - то производство остановится и жизнь общества станет невозможна, я получил бы от Толстого ответ: "Последствия нас не касаются". Поэтому мы возобновили игру. Молодой человек из Одессы был гостеприимно принят и размещен в маленьком доме, примыкающем к большому помещичьему. Мне пришло в голову, что, высказав свои соображения, он, весьма вероятно, уйдет рано утром. Поэтому я встал где-то между пятью и шестью часами и отправился к гостю, но он уже ушел. На рассвете он постучал в окно дома, где жил Шарль Симон, сказал; "Шарль-француз, я ухожу", - и ушел, чтобы нести свое "Евангелие" другим. Меня удивило, что Толстой не стал подробно обсуждать этот случай, хотя он так живо соответствовал его собственным призывам. Накануне вечером он вполне искренне хотел, чтобы утром я познакомился со странником; а на следующий день, вероятно, подумал, что поскольку гость не может рассказать о себе сам, то и обсуждать нечего. К тому же он был одержим муками творчества и не был склонен думать о странствиях. Толстой был совершенно прав, полагая, что образ мышления одесского паломника был типично русским. Вообще среди русских существует склонность к бродяжничеству. Эта склонность, вероятно, имеет свое происхождение не в кочевом образе жизни первобытного скифа, а в реакции против незыблемой крепостной зависимости, которой каждый крестьянин еще недавно был накрепко привязан к своей родной земле. Кочевой образ жизни возможен в Монголии, где много земли и мало людей. Там, где население достигает определенной плотности, кочевой образ жизни становится невозможным, за тем исключением, когда люди, ведущие кочевой образ жизни, являются ворами или нищими. Другими словами, "уход" одесского паломника был типичным для русских. Когда русский приходит к твердому убеждению в чем-либо, его обычай - действовать немедленно, не считаясь с последствиями. С западноевропейской точки зрения, русским не хватает сдержанности, предусмотрительности, добросовестности и уважения к другим. Чрезмерная, неподобающая простота некоторых людей вызывает растущую сложность у тех, кто осознает свою ответственность за все, что происходит в обществе. Возможно, основой недостатков русского характера является эгоизм - не составляющий, конечно, монопольной особенности русских. Каждый день посетители, влекомые любопытством или подлинным интересом к Толстому, поднимались по "прешпекту"; однако, за исключением паломника из Одессы, большинство из них могли видеть его лишь издалека, когда он находился в саду, который немного был виден с "прешпекта". Незадолго до моего приезда Толстого посетил Чезаре Ломброзо (*), итальянский криминалист. Он произвел очень неблагоприятное впечатление на Толстого, которое усугубилось заслуживающим особого внимания случаем, о котором Толстой рассказал мне. Молодой русский дворянин из прекрасной семьи, с превосходной репутацией, хорошо известный Толстому, гостил в Ясной Поляне во время визита Ломброзо. Когда Ломброзо уезжал, этот молодой человек вызвался проводить его до железнодорожной станции, чтобы купить ему билет и договориться об отправке его багажа, так как Ломброзо не говорил по-русски. Приблизительно неделю спустя молодой человек получил письмо от Ломброзо с обвинением его в краже банкноты в сто рублей из бумажника, переданного ему для оплаты билета. В письме далее говорилось, что, если эта сумма не будет немедленно выслана по почте, дело будет передано полиции. Молодой человек принес письмо Толстому, который сказал мне, что обвинение было просто смехотворное и что его друг совершенно не способен совершить кражу. Естественно, молодой человек был возмущен. В письме к Ломброзо, отвергая обвинение, он предположил, что тот просто потерял деньги. Хотя требуемая сумма была значительна, но, чтобы покончить с этим делом, он вложил в конверт сто рублей. Если же, добавлял он, Ломброзо обнаружит, что деньги не утеряны, то их следует передать на какое-либо благотворительное дело. Казалось, Толстой не был уверен, что молодой человек прав, поступая таким образом, но он хорошо понимал неправильность и неуместность обвинения Ломброзо. Впоследствии из воспоминаний, опубликованных уже после смерти Ломброзо, стало известно, что в последние годы из-за атеросклероза разум его помутился и потерял уравновешенность.